— Что с тобой, Федотушка? — спросил он.

— Господина Пушкина на дуэли француз ранил, да тяжело, в живот, — поднял глаза Тёмкин, и слезы поползли по щекам.

«В живот угодила, на тот свет проводила», — вспомнил Иванов солдатское присловье. И спросил:

— А сам цел остался?

— Легко в руку ранен, навылет.

— Ну, будет ему, под военный суд отдадут, — утешал Иванов.

— Что толку, ежели Пушкина не станет!

— Когда же случилось?

— Вчера, под вечер домой привезли… Ох, Александр Иванович, вы тут малость побудете? — Тёмкин схватился с места.

— С полчаса, пока со сменой не пора идти. А тебе что?

— Сбегаю к ихней квартире, спрошу, каково там.

— А где живут-то?

— На Мойке, в доме нашего князя. Я мигом… — И, надевая на ходу шинель, Тёмкин выскочил из комнаты.

— Застегнись по форме! — крикнул вслед унтер.

Писарь возвратился очень скоро. Иванов только собрался запереть канцелярию и отдать ключ дневальному в роте, как Тёмкин вошел и, скинув шинель, сел на свое место. Вынул платок и вытер виски и шею, видно, бежал всю дорогу.

— Ну? — спросил Иванов.

— Живы, но маются очень, говорят. Докторов лучших привезли. Василий Андреевич там, князь Вяземский, друзья самые близкие. Перед квартирой народ толпится…

— Пулю-то вынули? — спросил Иванов.

— Не знаю, — мотнул головой писарь и закрыл лицо руками.

Идучи домой после смены в пятом часу, унтер отклонился от обычного пути и с другой стороны Мойки поглядел на дом Волконского. И верно, около ворот и под окнами стояла толпа. Некоторые, спросивши, шли дальше. Громкого разговора не было слышно. Сани и кареты мимо не ездили, видно, их заворачивали в сторону. Унтер увидел, что кто-то снял шапку и перекрестился.

«Неужто помер?»— подумал Иванов и пошел домой.

Нет, весь этот день Пушкин был жив. Зайдя на другое утро в канцелярию, Иванов не застал писаря. Окликнув унтера через перегородку, полковник сказал:

— Отпустил я его. Только напутает в бумагах… Видал? Камер-юнкер всего, а слава какая! Ноне, пока до роты шел, — долго ли по канавке? — трое господ спрашивали: «Жив ли Пушкин-то?..» Еще вчерась как ветром по дворцу переносило. Тут да там: «Пушкин, Пушкин». А я вчерась не понял, к чему оно…

— А вы читали, Егор Григорьевич, его хоть что-нибудь? — спросил Иванов.

— Нет, брат, не случилось. А ты?

— Нам с женой Федот его сочинения читал. Складно и душевно писано. А про капитанскую дочку так просто за сердце взяло, и все как есть понятно.

— То-то шум подняли. На моей памяти сколько офицеров на дуэлях застрелено, такого не бывало. А ты видел ли хоть Пушкина-то?

— Как же! И вы во дворце беспременно не раз их встречали. И на лестнице нашей. Они к господину Жуковскому часто хаживали. Кучерявые такие, зубы белущие, а глаза как у коня хорошего — покосится, как огнем опалит… А теперь, видать, конец бедному приходит, сами знаете, раз в живот рана.

— Да, ежели в кишки пуля вошла, то читай отходную.

В этот день Иванов помогал по канцелярии, а идя домой, опять свернул на своей стороне Мойки и встал против дома Волконских. Сегодня толпа была куда больше. Но никто не стоял, а медленно двигались, входили под ворота и выходили, часто снявши шапки. Две жандармские каски торчали над толпой.

«Кончился. Прощаться народ пускают, — понял Иванов. — Надо бы пойти, да в солдатской шинели, хоть и нашей роты, как бы от жандармов чего не было. Не зря поставлены…»

Кто-то тронул за рукав. Рядом стоял Павлухин в полной форме — в медвежьей шапке и шинели со всеми наградами, с полусаблей на галунной портупее. Кивнул на тот берег и сказал:

— Когда же скончался? — спросил Иванов.

— Без четверти в три часа. А с час, как пущать народ стали. Я еще поспел, пока жандармов не поставили, приложился…

— А ты разве знал господина Пушкина? — удивился Иванов.

— Тёмкин мне все темя продолбил, чтоб не болтал виршей, раз такой барин близко от нас живет да еще в наш дом часто заходит. И мне ихнее не раз читал в поучение… Что ж, я слышу, какая краса. Так ведь каждому свое. Тёмкину легко учить, а я без своего не могу…