– Боже, как вы строги к шпионам! – насмешливо промолвил он. – И как мало знаете мужскую натуру, если не понимаете, что от ревности мужчина – особенно француз – может потерять голову и натворить дел, на которые был бы не способен в нормальном состоянии.

Этот аргумент заставил меня умолкнуть. Я знала – да Рауль и не отрицал, – что ревность может превратить его в демона. Только сегодня он заявил мне, что он – «ревнивое животное», а когда я спросила, как он поступит, если я обману его, – ответил, что убьет и меня, и себя. При этом кровь прилила к его лицу, а потом схлынула, сделав его смертельно бледным. Вспышка молнии сверкнула в его глазах, дорогих мне глазах, которые умели быть такими ласковыми и любящими.

Действительно, в жестоком припадке ревности он мог совершить что-либо необдуманное, чего, конечно, не сделал бы, когда его мягкая, поэтическая натура брала верх.

– Мосье дю Лорье заявил, что вызовет меня на дуэль, если я солгал, – продолжал Орловский, улыбаясь. – И добавил, что тотчас возьмет кэб и помчится на улицу Богарнэ – убедиться, прав я или нет. Держу пари, что он поспел туда вовремя и видел своими глазами, как вы подсадили меня в свою коляску.

– Вы испугались дуэли и потому выдали меня? – запинаясь, пробормотала я с горьким упреком.

– Видите ли, я слыхал, что виконт дю Лорье отличный стрелок, и лишь немногие фехтовальщики в Париже могут сравняться с ним в рапире и шпаге.

– Вы просто трус! – вырвалось у меня.

– Вечно вы недооцениваете меня, Максина. За вас я готов драться любым оружием.

– Но предпочитаете не драку, а предательский удар в спину.

– Что поделаешь! Иногда для достижения цели годится и это.

– Так, кажется, рассуждают иезуиты?

– Берегитесь, мадемуазель де Рензи! – разозлился он наконец. – Ваша жизнь однажды уже висела на волоске!

Опять это напоминание! Я полагала, что мой тяжелый «провал» в Германии навсегда похоронен и забыт. Как он сумел раскопать его?..

Моим единственным ответом был приказ груму остановить коляску.

– Вон! – повелительно сказала я, и Орловский был вынужден подчиниться. Тем не менее он отнюдь не чувствовал себя побежденным и дал мне это понять. Его манеры были безукоризненно вежливы, но когда он, стоя на тротуаре и держа шляпу в руке, произнес: «О ревуар, мадемуазель!» – мне почудилось, что в этих шаблонных словах звучит все та же скрытая угроза: «Берегитесь, ваша жизнь на волоске!»

…Мой разговор с Орловским возле театра, моя остановка, чтобы взять его в коляску, и вторая остановка, чтобы высадить, – все это отняло довольно много времени, которого у меня и без того было в обрез, если я хотела встретить Ивора Дандеса в назначенный срок.

Было минут десять после полуночи, когда я подъехала к воротам своего дома в квартале Рю д'Олянд. Моросил слабый дождь. За высокой садовой оградой моего участка и на улице все было спокойно.

Полчаса назад я была готова применить любую хитрость, лишь бы заставить моего жениха держаться в эту ночь подальше от моего дома, но сейчас, после всего услышанного от графа Орловского, я молила Бога, чтобы Рауль ожидал меня у ворот и мог убедиться, что я приехала домой одна. В мое отсутствие никто, кроме Ивора (насчет которого я дала прислуге указание), не мог быть допущен на мою территорию, даже сам Рауль. Поэтому, если бы он пришел, чтобы осыпать меня упреками или даже убить, он должен был бы стоять у запертых ворот до моего возвращения из театра.

Я напряженно искала его глазами, но его – увы! – не было; улица Рю д'Олянд, слабо освещенная редкими газовыми фонарями, была пустынна. Ее высокие темные дома с наглухо закрытыми окнами, напоминавшими глаза мертвецов, выглядели угрюмо и неприветливо…

Когда я играю в театре, мои ворота уже с вечера запираются на замок. Однако у Марианны был с собой ключ от садовой калитки, и мы с ней вошли во двор. Я не хотела беспокоить старого Анри, который обычно дожидается меня, сидя на скамейке возле дома; он был глуховат и часто не мог расслышать звонок.

…Иногда, вернувшись домой, я восхищаюсь своим двухэтажным коттэджем и небольшим, но очаровательным садиком, где в хорошую погоду так приятно отдохнуть после нескольких часов напряженной работы в театре. Но на этот раз, хотя приветливый огонек, как всегда, светился в окнах моей гостиной, это место показалось мне невыразимо тоскливым. В саду после затяжных весенних дождей от земли шел душный, сырой, затхлый запах, и я вдруг почувствовала, что разлюбила этот «райский уголок», хотя сама выбрала его по своему вкусу.

Не удивительно (подумала я), что это тихое, уединенное местечко долго не могло найти покупателя. Когда-то здесь было совершено злодейское убийство, после чего дом и участок несколько лет были необитаемы. Я приобрела их года три назад, когда была лишь «восходящей звездой» и не имела своего театра. Тогда я не боялась покойника, дух которого, как поговаривали, иногда появляется в этом доме и бродит по комнатам. Напротив, подобные рассказы сделали для меня это место еще более привлекательным.