Это я вчера ходила к Кэм. И это меня просили дать показания.

И, по логике вещей, мне все равно не разрешат увидеть ребенка Кэмерон. Он родился на восемь недель раньше срока — мертвой матери сделали кесарево сечение. Звучит как ужасный заголовок из таблоидов.

Но я в долгу перед Кэмерон и должна проведать ее ребенка, чтобы убедиться, что он или она здоров. Я даже не спросила ее, кто родится. Честно говоря, это ради успокоения моей совести, эгоистичное желание знать, что мой визит к Кэм, по крайней мере, не отнял жизнь будущего ребенка.

Мне нужно своими глазами увидеть, что он выжил.

Мне нужно знать, девочка это или мальчик, мне нужно знать имя.

В большинстве случаев мне нравится представлять, что я эдакий писатель — мститель, охотящийся на убийц, чтобы воздать им по заслугам, но, по сути, я эгоистичный человек. Раскрытие заброшенных дел приносит определенный баланс в мою беспокойную и бурную жизнь. Это дает мне чувство контроля.

Сейчас я ничего не контролирую.

— Хорошо. Я готова, — я выхожу из машины, и меня обдает пышущим жаром воздухом. У меня перехватывает дыхание.

Я опускаю очки на глаза и закидываю сумку на плечо. Рис следует за мной через двойные двери отделения скорой помощи. Поток холодного воздуха обрушивается на лицо, и я вздрагиваю.

Еще одна черта жителей Флориды. Они устанавливают кондиционер на температуру прямо противоположную той, что на улице. В любом закрытом помещении всегда холодно.

Когда мы подходим к стойке регистрации, я поднимаю солнцезащитные очки и замечаю двух офицеров в униформе у входа в крыло скорой помощи.

Рис встает передо мной, прежде чем я дохожу до стола.

— Это плохая идея, Хейл, — он кивает на офицеров. — Ты ничего не узнаешь о ребенке Кэмерон. Единственное, чего ты добьешься, так это привлечешь внимание детективов.

— Я знаю, но… — Я резко останавливаюсь, выражение беспокойства на его лице заставляет меня замолчать. В его голосе звучит тревога. — Ты беспокоишься.

— Беспокоюсь.

Но это еще не все. Рис всегда говорил прямо. Он не будет врать, чтобы успокоить меня. Так что меня огорчает, что в этот момент он не желает говорить откровенно.

— Ты беспокоишься, потому что боишься, что я как-то связана с ее смертью?

Его взгляд ожесточается. Он берет меня за запястье и ведет к ряду сидений, туда, где поменьше людей.

— Ты серьезно спрашиваешь меня об этом?

Укол вины пронзает мою грудь. Я скрещиваю руки.

— Именно, — говорю я. — Я не знаю, что происходит. Но знаю, что единственное связующее звено — это я. Ты и сам должен это понимать.

На его челюсти ходят желваки, в меня упирается пристальный взгляд.

— Джоанна Делани с тобой не связана.

— На первый взгляд, да. Но что, если мы ошибаемся? Мы должны продолжать поиски, даже если это означает, что мне будет грозить опасность.

Ему не нравится этот ответ, но такова наша работа.

— Рис, Кэм убили из-за меня. Потому что я пришла к ней. Потому что… — я понижаю голос, — тот, кто написал записки, не хочет, чтобы я копалась в прошлом. Кэм, должно быть, знала…

Знала что?

Она призналась, что ходила в ту ночь к Дрю. Это означает, что по какой-то причине бармен Торренс солгал полиции о том, что провел с ней ночь. Из-за своего эго? Потому что она попросила его? В этом нет смысла, ведь они только познакомились. У него не было причин прикрывать ее.

Все врут. Это единственная истина, которую я знаю наверняка. Все лгут, и делают это, как правило, в своих эгоистичных целях.

Что еще знала Кэм? Кто еще мог быть замешан в деле? И при чем здесь Джоанна Делани?

— Записок?

Реплика Риса прерывает мои мысли, и я моргаю, глядя на него.

— Что?

— Ты сказала «записок». Есть еще какая-то записка?

Черт. Я потираю лоб, размышляя. Я никогда не рассказывала ему об анонимном письме, которое получила перед отъездом из Сильвер-Лэйк. Когда мое дело возобновили, я решила, что это ерунда, но, когда мне в номер подкинули еще одну записку, я уже не была так уверена.

— Мне следовало сказать тебе, — начинаю я.

Замешательство на его лице сменяется гневом. Я видела его злым — по-настоящему злым — только однажды, когда воинственно настроенный и пьяный брат жертвы пытался помешать нашему расследованию. Он продавал бульварной прессе ложные сплетни об умершей сестре, чтобы вызвать больший интерес к ее убийству. Рис прижал парня к стене, его кулак почти касался лица.

Нам обоим было противно.

Но Рис был еще и в ярости.

Ощущать направленную на меня ярость было почти так же, как получить удар ножа в живот. Уж я-то знаю, каково это.