— А ты зачем оделся, тезка? Барон ведь посылал только за мной,— заметил старик, собираясь выходить.

— Я должен пойти туда, я должен ее увидеть и потом умереть,— промолвил я глухо, как бы раздавленный безутешной скорбью.

— Здорово ты придумал, тезка! — говоря это, старик захлопнул дверь перед самым моим носом, так что завизжали петли, и запер ее снаружи. В первую минуту, возмущенный этим насилием, я хотел вышибить дверь, но, быстро сообразив, что такое необузданное бешенство может иметь только дурные последствия, решил дождаться возвращения дяди, а там уж, чего бы мне это ни стоило, вырваться отсюда. Я слышал, как старик возбужденно говорил с бароном, слышал, что они несколько раз упоминали мое имя, но больше ничего не мог разобрать. С каждой секундой положение мое становилось все убийственнее. Наконец я услышал, что кто-то пришел за бароном и он выбежал из залы. Старик вошел в комнату.

— Она умерла! — крикнул я, бросаясь ему навстречу.

— А ты спятил! — ответил он спокойно, взял меня за плечи и усадил на стул.

— Я пойду туда! — кричал я,— я должен быть там, должен видеть ее, хотя бы это стоило мне жизни.

— Изволь, милый тезка,— сказал старик, запирая дверь, вынимая из нее ключ и кладя его в карман. Дикая ярость взыграла по мне, я схватил заряженное ружье и закричал:

— Я всажу себе пулю в лоб, если вы сейчас же не отопрете дверь!

Тут старик вплотную подошел ко мне и сказал, пристально глядя мне в глаза:

— Ты думаешь, мальчик, что испугаешь меня своей жалкой угрозой? Неужто ты полагаешь, что мне дорога твоя жизнь, если ты с детской безрассудностью швыряешься ею, как ненужной игрушкой? Какое имеешь ты отношение к супруге барона? Кто дал тебе право вторгаться, как какой-то легкомысленный болван, туда, где тебе не следует быть и куда тебя вовсе не звали? Или ты намереваешься разыграть влюбленного пастушка в страшную годину смерти?

Совершенно уничтоженный, я бросился в кресло. Через некоторое время старик сказал уже более мягко:

— Ну, ладно, узнай же, что смертельная опасность вовсе не грозит баронессе. Фрейлейн Адельгейда выходит из себя из-за всякого пустяки: если ей упадет на нос капля дождя, она уже кричит: "Какая ужасная погода!" К несчастью, вся эта тревога дошла до старых теток, которые явились с целым арсеналом подкрепляющих капель, живительных эликсиров и Бог весть чего еще. А был лишь глубокий обморок...

Старик замолчал; вероятно заметил, как я борюсь с собой. Он прошелся несколько раз взад и вперед по комнате, снова остановился передо мной, добродушно засмеялся и сказал:

— Тезка, тезка! Какую же глупость ты сморозил! А ведь все дело в том, что сатана ведет здесь свою игру и на все лады морочит нас; ты же попался на крючок и теперь пляшешь под его дудочку.

Он еще раз прошелся по комнате и потом продолжал:

— Сон все равно уже пропал! Я думаю, что можно выкурить трубочку и скоротать таким образом остаток темной ночи.

С этими словами старик вынул из стенного шкафа глиняную трубку, долго и тщательно набивал ее табаком, мурлыча какую-то песенку, а потом пошарил в бумагах, разорвал один лист, поджег его и раскурил трубку. Отгоняя от себя густые облака дыма, он проговорил сквозь зубы:

— Ну-ка, тезка? Как там было дело с волком?

Спокойствие старика весьма странно на меня подействовало. Мне казалось, что я вовсе не в Р-зиттене, что баронесса где-то далеко-далеко и я могу достичь до нее только на крыльях воображения. Последний вопрос старика меня раздосадовал.

— Что же,— сказал я,— вы находите мое охотничье приключение лишь забавным и достойным насмешек?

— Нисколько,— возразил старик,— нисколько, любезный тезка, но ты не представляешь, как комично выглядит такой вот молокосос, особенно уморительно бывает, когда Господь Бог ниспошлет ему какое-нибудь приключение. Был у меня в университете приятель, человек спокойный, скромный и рассудительный. Случай вовлек его в какое-то дело чести, хотя он никогда не давал к тому повода. И он, кого большинство буршей считали слабаком и недотепой, повел себя с таким решительным мужеством, что все ахнули. Но с тех самых пор он здорово переменился. Из прилежного, рассудительного юноши превратился в хвастливого забияку. Он кутил, буйствовал и дрался, покуда старшина землячества, которого он оскорбил самым дурацким образом, не убил его на дуэли. Я рассказываю тебе все это, тезка, просто так, а ты уже думай об этом что хочешь. А теперь, возвращаясь к баронессе и ее болезни...

Тут в зале раздались тихие шаги, и мне почудились, что в воздухе пронесся ужасный вздох. "Ее уже нет!" — мысль эта пронизала меня как удар молнии! Старик поспешно поднялся и громко окликнул:

— Франц! Франц!

— Да, господин стряпчий! — отозвались за дверью.

— Франц! — продолжал мой дядя,— помешай уголья в камине и, если можно, принеси нам две чашечки хорошего чаю!

— Здесь чертовски холодно,— обратился он ко мне,— поговорим лучше там, у камина. Старик отпер дверь, и я машинально поплелся за ним.

— Что делается внизу? — спросил дядя.

— Ах,— ответил Франц,— все оказалось не так страшно, госпожа баронесса пришла в себя и полагает, что обморок приключился от дурного сна!

Я собирался громко возликовать от радости и восторга, но дядя строго взглянул на меня, и я прикусил язык.

— Вот как? — сказал он,— а хорошо бы сейчас поспать еще пару часиков. Не нужно нам чаю, Франц!

— Как прикажете, господин стряпчий,— ответил Франц и оставил нас, пожелав спокойной ночи, хотя уже пропели петухи.