— Я всё понимаю, и… — Юноша сделал небольшую паузу, пытаясь собраться с мыслями и показать себя крепким и уверенным в глазах отцов. Он выслушивал одну и ту же речь от них уже третий раз, но пытается отказываться снова и снова. — Я хотел бы никогда не участвовать в «ночи продолжения», а о причине, желал бы не разглагольствовать.

— Если это никак не повлияет на твоё здоровье, то пожалуйста. Мы тебя не заставляем, — сказал один из отцов. Мужчина, что обращался к юноше, встал со своего кресла, в знак того, что совещание окончено.

Отцы по очереди покидали комнату, в которой обычно проводили беседу со своими подчинёнными. Каждого из них Томас не любил. Он не мог назвать это ненавистью. Эта была необычная неприязнь, созданная на том основании, что их поступки выходили за пределы норм морали и приличия. По крайней мере, так было видно глазами «старого мира».

Свет погас. Молодой юноша стоял в полном одиночестве. Исходящий из приоткрытой двери коридорный свет слабо отражался от дальнего деревянного стола, демонстрируя свою властность в появившейся тьме. Томас хотел бы находиться в темноте всегда. Он желал, чтобы совещание проходило при таком же слабом освещении, чтобы он мог не видеть лиц отцов. Так он разговаривал бы с самим собой, а не с людьми, что вынуждали его идти на контакт. Простояв ещё несколько минут в кромешной тьме, юноша покинул комнату, выйдя к длинным и серым коридорам с тусклыми и мигающими лампочками. Помещение было наполнено мерзким запахом сырости и плесени. Некоторые участки стен были исцарапаны так, словно дикий зверь оказался в ловушке и пытался выбраться из своей мучительной западни, оставляя за собой следы тщетных попыток выбраться за её пределы.

Все двери, мимо которых проходил Томас были заперты. Они используются только в «ночь продолжения», и никогда больше. Их использование для других целей было полностью запрещено собранием внутренних правил, из-за чего, никто даже не смотрел в их сторону. Каждый вид этих дверей сжимал сердце юноши, при представлении того, что происходит за ними. Три года назад ему довелось самостоятельно увидеть происходящее в одной из этих комнат. Творящееся там преступления против человеческой нравственности вечно скрывалось за тусклыми красными гирляндами, что создавали «подобающую атмосферу». В ту ночь, Томас самостоятельно отпросился на важную для бункера вылазку, и тогда его очередь занял другой человек. Самая первая попытка юноши увильнуть от своей обязанности выглядела крайне глупой, когда он пытался симулировать боли в животе.

Словно опарыши, его мысли копошились в его измученной голове, не давая думать о чем-то другом. Почти для всех людей убежища, этот коридор был некой святыней, где можно было отдохнуть и помочь человечеству. Все светились от этой мысли, только не Томас.

Его путь по тяжелой местности закончился, и он вышел в большой открытый зал, где было множество людей, что гуляли по своим делам. Одни мужчины разного возраста, от трёх лет, до пятидесяти, никого старше уже не было. Физически было невозможно дожить даже до шестидесяти лет, наличие подходящей помощи и поддержки здоровья в столь старом возрасте были невозможны. Этим людям предоставляли выбор: кто-то выбирал умереть в кругу друзей и родных, но в таком случае они долго мучились в своём немощном и умирающем теле; кто-то покидал убежище навсегда, надеясь, не мешать своим болезненным видом всем остальным жителям. Они исчезали навсегда, и никто их больше не видел; единицы соглашались на эвтаназию.

Всё время, что Томас проходил по этому залу, пытаясь как можно скорее вернуться в свою комнату, он видел множество знакомых, что подготавливались к грядущему событию, тренируясь и улучшая свою выносливость. Бег с препятствиями, отжимания, подтягивания и стойка в планке, к паре уцелевших тренажеров стояла большая очередь. Это больше походило на демонстрацию собственной силы всем присутствующим, нежели на саморазвитие. В глаза сразу бросались те, для кого «ночь продолжения» будет самой первой, следуя примеру старших, они не жалели себя во время физических упражнений. Из-за этих упорных тренировок, весь зал пропах едким запахом пота. В особо сложные моменты пути, когда воздух с неприятными ощущениями проходил в ноздри, Томас зажимал свой нос небольшим шарфом, который раньше был его старой майкой, которую он разорвал и переделал. Это было почти восемь лет назад.

— Я не удивлён твоему отказу, — прозвучал доброжелательный голос Адама. Он стоял у порога в другую часть убежища, и заранее смог увидеть своего друга, который в своей обычной манере пересекал оживлённый зал.

— Как и в прошлый раз, — ответил Томас.

Никакого продолжительного разговора за этими словами не последовало, оба товарища направились в их общую комнату, где они и располагались последние десять лет.

Две старые и грязные койки, маленький сундук с вещами обоих постояльцев и шаткий стул, отсутствие любого личного пространства, кроме кроватей, серые стены, плесень в углах и чёрной от грязи вентиляционной решетки. Лучших апартаментов не найти, если ты, конечно, не являешься одним из отцов. Мало кто, конечно, видел их комнаты, но их ухоженность и представительский вид говорили о том, что они просто не могут жить в чём-то не приличном. У юношей же именно кровати представляли собой самый настоящий предмет роскоши. Будет ли у тебя одеяло или подушка — зависело только от того, насколько ты важен и полезен. Целых десять лет не прекращающейся борьбы и всяческих попыток быть у всех на примете, приносило свои плоды на общее благо. Томас и Адам стремились к тому, чтобы они могли свободно расслабиться в мягкой кровати, и они этого заслуживали. Адам разлёгся на своей койке и вдыхал запах сырости и плесени. Несмотря на то, что он часто бывает за пределами убежища и может иногда вдыхать что-то более приятное и природное. За многие годы жизни, этот спёртый и кислый воздух стал родным и приятным — такой был запах их дома.

— Как думаешь, мы когда-нибудь станем отцами? — задумчиво произнёс Адам.

Томас лёг на свою кровать, подняв взгляд на место у тусклой лампы, он внимательно разглядывал старый кусок плесени, что был их негласным сожителем. Этот кусок, выглядел, как притаившийся в засаде зверь, что неподвижно наблюдал за всей ситуацией в комнате, из самого удобного места. Юноши даже думали над тем, чтобы дать ему имя, но посчитали это сильным ребячеством, ведь обоим было уже далеко за семь лет, — тот сложный возраст, что отделял мужчин от детей.

— Сомневаюсь, ими стали хозяева этого бункера, скорее всего они передадут свою власть своим детям, — ответил Томас, продолжая смотреть на плесень.

— Интересно, каким таким «детям»? — прозвучал лёгкий смешок со стороны Адама.

Между юношами нависла неловкая пауза. Их пугала перспектива будущего, такого далёкого и неизвестного.

— Ты не боишься, что тебя могут заставить? — решил поинтересоваться у Томаса его друг.

— Что заставить? — удивился юноша. Отвлёкшись от привычной картины, он повернулся к своему товарищу.