Шрифт:
– Когда не хотите подарить, так, пожалуй, поменяемся.
– Что ж вы дадите мне за него?
– При этом Иван Никифорович облокотился на руку и поглядел на Ивана Ивановича.
– Я вам дам за него бурую свинью, ту самую, что я откормил в сажу. Славная свинья! Увидите, если на следующий год она не наведет вам поросят.
– Я не знаю, как вы, Иван Иванович, можете это говорить, на что мне свинья ваша? Разве черту поминки делать.
– Опять! без черта-таки нельзя обойтись! Грех вам, ей-богу, грех, Иван Никифорович!
– Как же вы, в самом деле, Иван Иванович, даете за ружье черт знает что такое: свинью!
– Отчего же она - черт знает что такое, Иван Никифорович ?
– Как же, вы бы сами посудили хорошенько. Это-таки ружье, вещь известная; а то - черт знает что такое: свинья! Если бы вы не говорили, я бы мог это принять в обидную для себя сторону.
– Что ж нехорошего заметили вы в свинье?
– За кого же, в самом деле, вы принимаете меня? чтоб я свинью...
– Садитесь,садитесь!не буду уже...Пусть вам остается ваше ружье, пускай себе сгниет и перержавеет, стоя в углу в комоде, - не хочу больше говорить о нем.
После этого последовало молчание.
– Говорят, - начал Иван Иванович, - что три короля объявили войну царю нашему.
– Да, говорил мне Петр Федорович. Что ж это за война? и отчего она?
– Наверное не можно сказать, Иван Никифорович, за что она. Я полагаю, что короли хотят, чтобы мы все приняли турецкую веру.
– Вишь, дурни, чего захотели!
– произнес Иван Никифорович, приподнявши голову.
– Вот видите, а царь наш и объявил им за то войну. Нет, говорит, примите вы сами веру Христову!
– Что ж? ведь наши побьют их, Иван Иванович!
– Побьют. Так не хотите, Иван Никифорович, менять ружьеца?
– Мне странно, Иван Иванович: вы, кажется, человек, известный ученостью, а говорите, как недоросль. Что бы я за дурак такой...
– Садитесь, садитесь. Бог с ним! пусть оно себе околеет; не буду больше говорить!..
В это время принесли закуску.
Иван Иванович выпил рюмку и закусил пирогом с сметаною.
– Слушайте, Иван Никифорович. Я вам дам, кроме свиньи, еще два мешка овса, ведь овса вы не сеяли. Этот год все равно вам нужно будет покупать овес.
– Ей-богу, Иван Иванович, с вами говорить нужно, гороху наевшись. (Это еще ничего, Иван Никифорович и не такие фразы отпускает.) Где видано, чтобы кто ружье променял на два мешка овса? Небось бекеши своей не поставите.
– Но вы позабыли, Иван Никифорович, что я и свинью еще даю вам.
– Как! два мешка овса и свинью за ружье?
– Да что ж, разве мало?
– За ружье?
– Конечно, за ружье.
– Два мешка за ружье?
– Два мешка не пустых, а с овсом; а свинью позабыли?
– Поцелуйтесь с своею свиньею,а коли не хотите, так с чертом!
– О! вас зацепи только! Увидите: нашпигуют вам на том свете язык горячими иголками за такие богомерзкие слова. После разговору с вами нужно и лицо и руки умыть, и самому окуриться.
– Позвольте, Иван Иванович; ружье вещь благородная, самая любопытная забава, притом и украшение в комнате приятное...
– Вы, Иван Никифорович, разносились так с своим ружьем, как дурень с писаною торбою, - сказал Иван Иванович с досадою, потому что действительно начинал уже сердиться.
– А вы, Иван Иванович, настоящий гусак3.
Если бы Иван Никифорович не сказал этого слова, то они бы поспорили между собою и разошлись, как всегда, приятелями; но теперь произошло совсем другое. Иван Иванович весь вспыхнул.
– Что вы такое сказали, Иван Никифорович?
– спросил он, возвысив голос.
– Я сказал, что вы похожи на гусака, Иван Иванович!
– Как же вы смели, сударь, позабыв и приличие и уважение к чину и фамилии человека, обесчестить таким поносным именем?
– Что ж тут поносного? Да чего вы, в самом деле, так размахались руками, Иван Иванович?
– Я повторяю, как вы осмелились, в противность всех приличий, назвать меня гусаком?
– Начхать я вам на голову, Иван Иванович! Что вы так раскудахтались?
Иван Иванович не мог более владеть собою: губы его дрожали; рот изменил обыкновенное положение ижицы, а сделался похожим на О: глазами он так мигал, что сделалось страшно. Это было у Ивана Ивановича чрезвычайно редко. Нужно было для этого его сильно рассердить.