Но так как всё своё детство я пропадала в квартире, пропитавшейся запахом тяжёлого табака деда Шурки, генерала МВД в отставке, и наполненной густым басом второго моего прародителя, Артура – профессора культурологии и религиоведения, – чужое мнение меня всегда волновало постольку поскольку, поэтому и досужие сплетни мне были глубоко и основательно побоку. Меня всё больше учеба волновала – нельзя же было упасть в грязь лицом после такого триумфального поступления…

Нет, мальчиками, конечно, я тоже интересовалась. А как иначе? Я молодая, дурная, с ветром в голове, а вокруг одни мужики, не все красавцы, врать не стану, но зато с таким уровнем интеллекта – ого-го! А интеллект, как известно, главный инструмент соблазнителя.

Не то чтоб я особо соблазнялась. Вообще не соблазнялась, если откровенно, но влюблялась с регулярностью раз в десять дней и, как водится, на всю жизнь. Что же касается всего остального… «Вот диплом получу, – планировала я. – Выйду за порог родного универа и сразу пущусь во все тяжкие»!

Но, что называется, человек предполагает, а судьба располагает, и в середине третьего курса, недели через две после того, как мы с грохотом отпраздновали медиум, холодным пасмурным утром в нашей группе появился новенький. Тимур Кострик.

– КострИн, – надменным голосом, не вставая, исправил новенький Хустова, когда тот делал перекличку. – Не Кострик.

Профессор поджал губы. В своей жизни он не переносил три вещи: прогульщиков, женщин (я на собственной шкуре убедилась) и тех, кто его перебивает или, упаси Боже, исправляет.

– Мне изменяет память или этого студента я вижу впервые? – протянул профессор и подслеповато сощурился. Старый враль! Практика списывания показала, что вместо глаз у него рентгеновские лучи, а шёпот он слышит за три этажа даже с берушами в ушах, а уж что касается памяти – слоны нервно курят в сторонке! – С заочного перевелись?

Ха! Можно подумать, он всех заочников поимённо не знает! Да они рыдают в коридорах с октября по июль и с августа по февраль, чтобы экзамен хотя б с восьмого раза, хотя б на дохлый «трояк» сдать.

– Нет, я из Дранхарры, – с деланным равнодушием ответил Кострик, и аудитория наполнилась нестройным шёпотом, среди которого послышался отчётливый Мотькин стон – восторженный, зараза, и влюблённый. С одной стороны, я подругу понимала – всё-таки полукровка, почти дракон, я сама их живьём ни разу не видела, исключительно по телеку. (Драконы они вообще закрытый народ, особо не высовываются, сидят в своей Дранхарре и плюют с высоты своей драконьей мудрости на все остальные миры). С другой, стонала-то Мотька, а свой взор новичок вперил в меня, мы ж с подружкой всегда вместе сидели… Сверкнул глазами и улыбнулся не пойми как. То ли злорадно, то ли насмешливо, то ли… улыбнулся, в общем. Но только где-то глубоко-глубоко во мне на эту странную усмешку что-то отозвалось каким-то щемяще-тоскливым, почти болезненным чувством.

И вдруг захотелось встать, выйти из аудитории, дойти до деканата и перевестись на Авиацию. Или вообще уйти из универа. Зачем я вообще в него попёрлась? Мама, вон, предлагала в Специнститут Гостиничного бизнеса и Туризма пойти, тоже, между прочим, очень престижное заведение. Его всего десять лет как открыли, поэтому специалисты были нарасхват, но…

Но детская же мечта! Так хотелось стать навигатором! Как папа!

Лучше б я водителем трамвая мечтала стать. Или поваром, честное слово. Не так романтично, но тоже хлеб. У Мотьки, вон, мама шеф-повар в «Дыре», самом шикарном нашем ресторане. Да туда чтоб попасть, за полгода место бронировать надо! А какой у них дом! С оранжереей, круглый год наполненной изумрудной зеленью, и собственным бассейном, возле которого мы с подругой провели не один час, за учебниками или просто дурачась и отдыхая…

Кострик отвернулся, а я скрутила под партой фигу и поплевала через плечо. Как дед Шурка учил, чтоб от сглаза избавиться. Дед Артур над ним, кстати, всегда смеялся, потому как бесполезно это всё. Уровень магии в людях равен нулю, и изменить этот прискорбный факт ничто не сможет.

– Вареник, ты чего плюешься? – Иногда мне казалось, что у Мотьки есть глаз на затылке. Не представляю, как иначе она замечала всё и всегда.

– Тц! – Я сделала страшные глаза, закрывшись от Хустова учебником имени его же. Мол, не трынди, подруга, профессор бдит!

Все девяносто минут лекционной пары я пыталась успокоиться, то и дело вертела головой, проверяя, не смотрит ли на меня Кострик ТЕМ своим чудовищным взглядом. Он не смотрел. Ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю – и я как-то незаметно для себя успокоилась и даже успела позабыть о своём первом впечатлении от встречи с ним.

Отсвистел пронзительными ветрами февраль, март вдоволь поиздевался, то и дело обещая тепло. Я видела Кострика на лекциях и практических каждый день. Апрель порадовал тёплым солнышком, а к началу мая на университетский городок опустилась самая настоящая жара. И тут, вместе с первыми майскими грозами, в мою жизнь пришла беда.

Хотя нет, не так. Не вместе. Из-за.

Мама родилась в маленьком посёлке на берегу Балтийского моря, а папа, наоборот, своё детство провёл высоко в горах. Сколько себя помню, они спорили из-за того, где лучше наблюдать стихию: на краю скалы или на морском берегу. В том году была папина очередь демонстрировать прекрасное. Он посадил нас всех в машину и заявил:

– Семья, готовьтесь. Я обещаю вам незабываемые впечатления.

Мама привычно устроилась рядом с ним, мы с Эдом сзади.