— Свое сексуальное удовлетворение, — смеется Элка. — Мама точно заметит. Потом не отвяжешься.

— Все! — усмехаюсь я. — Дуй отсюда, нарушительница спокойствия.

Сестра улыбается мне так, что щемит в груди. Она рада за меня. Этот человечек один из немногих, кто владеет этим магическим приемом, который трогает сердце.

Ариэлла разворачивается и касается ладонью дверной ручки, но вдруг останавливается и смотрит на закрытую дверь ванной комнаты:

— Эй, красавчик! Надеюсь, ты меня слышишь! Ты даже представить себе не можешь, какое счастье тебе досталось! Не обижай ее! Иначе я все расскажу своему мужу и ты пожалеешь, что…

Не выдерживаю и сама дергаю дверную ручку, выталкивая ржущую, как лошадь, сестру из номера. Мы будто вернулись в старшие классы. Только тогда это была моя речь. Я всем парням Элки угрожала отрезать лишние висюльки, если увижу сестру в слезах. Одному даже по роже дала. Веселые были времена, но кто бы мог подумать, что и Элла будет также за меня заступаться? Я даже на секунду чувствую себя не старшей, а младшей сестрой.

— Не опаздывай, — поет Элла, махнув мне рукой на прощание.

Закрываю дверь, а заодно и глаза, шумно выдыхая. Что это было вообще? Ну нельзя же так нападать на сонного человека после бурной ночи.

Тихий щелчок двери приводит меня в чувство. Поворачиваю голову и встречаюсь взглядом с теплыми глазами Давида. Черт возьми! Я заставила его спрятаться, как будто мы делали что-то запрещенное. Такое ребячество… Мне, честно, стыдно, и я даже не знаю, как теперь себя вести. Как объяснить, что я просто испугалась и не понимала, что делать?

Давид разводит руки в стороны, сохраняя молчание. На его губах появляется лукавая и снисходительная улыбка. Провожу зубами по нижней губе, делая несмелый шаг к нему, глядя из-под ресниц.

В ярком дневном свете тело Давида кажется еще привлекательнее. Смуглая кожа, темная дорожка волос вниз от пупка прячется под белым махровым полотенцем. В лицо ударят жар, по внутренней стороне бедер бегут мурашки от воспоминаний о вчерашней ночи.

Я вижу годы тренировок и железную силу воли. И это может значить только две вещи: Давид любит и заботится о себе, что очень круто, или у него есть какие-то комплексы и недостатки, которые он пытается перекрыть восемью кубиками пресса и крепкими бицепсами.

Ничего не могу с собой поделать, чувствую себя весами, которые никак не могут прийти к балансу. Я пытаюсь уравновесить бесчисленное количество достоинств Давида, хоть чем-то, но не могу найти чем. И это странно. Очень странно… Идеальных людей не бывает. Не бывает и все тут! А если вам кажется, что вы встретили такого, то где-то кроется обман.

Останавливаюсь напротив Давида, но не тороплюсь в его объятия, потому что все еще чувствую себя виноватой. Давид обнимает меня сам и целует в макушку, укладывая еще один золотой слиток в уже и так переполненную чашу весов. Становится так хорошо, что с облегчением выдыхаю и кладу раскрытые ладони на его сильную спину.

— Я просто растерялась, — объясняю я.

— Ничего. Я так и понял, — спокойно отвечает он, забирая у меня остатки сожалений и стыда. — Насколько я понимаю, тебя ждет веселенький разговор с сестрой. Хочешь, я напомню, насколько у меня большой, чтобы ты точно смогла описать…

— Нет! — хохочу я, а Давид игриво двигает бедрами, потираясь о мой живот. — Она же пошутила! Мы не обсуждаем такие вещи!

— О-о-о, Рори. Не рассказывай мне сказки, вы обсуждаете вещи и покруче.

— Хватит умничать!

— Хорошо, я не буду, — говорит он, а его руки спускаются вниз по спине и нежно сжимают мои ягодицы.

— Не-не-не.. — мотаю головой и упираюсь ладонями в его грудь, отклоняясь назад. — Мне нужно собираться на обед.

— Наверное, будет интересно.

Слышу намек в его голосе и мгновенно леденею. Все было замечательно. Свидание, ночь, даже утро, не смотря на выходку сестры, но… Я все еще не понимаю, что именно между нами. Не понимаю, кто он такой. Знакомить его с родителями? Это как-то слишком.

— Я пока не… — отвожу взгляд, стараясь подобрать слова.

— Все хорошо, Аврора. Мы никуда не торопимся. Я не настаиваю. Нет, так нет.

Вот так просто… Нет, так нет? И все? А где же недовольство? Где презрительный смешок? Давление? Манипуляции чувствами?

— Тогда… — еще больше теряюсь я, потому что подсознательно уже была готова к неприятному разговору, а теперь не могу понять в какой стране чудес очутилась.

Давид лишь улыбается, будто читает мои мысли или ловит эмоцию удивления от его поведения.