Шрифт:
Судья начал писать, через пять минут кончил, дал подписать правому заседателю, дал левому, а тот, это видели все, замотал головой и подписать отказался. Судья встал и предложил встать всем присутствующим. Он начал читать, прочел те, всячески порочащие нашу семью доводы, какие я уже не раз повторял. Единственное новое он добавил, что члены семьи предъявили многочисленные справки на весьма незначительные суммы, и следовательно, живут на какие-то неизвестные нетрудовые доходы. Закончил он чтение, что суд постановил выселить семью бывших князей Голицыных из Москвы как лишенных избирательных прав, решение может быть обжаловано в городской суд в двухнедельный срок.
Следующим делом было о выселении нашей соседки Елизаветы Александровны Бабыниной как бывшей помещицы и лишенки. Она, бедная, претерпела все невзгоды только оттого, что жила с нами в одной квартире. Ее потом приютили дочь и зять — профессор физики А. Б. Млодзеевский.
Впоследствии отец, будучи юристом по образованию, все возмущался — это неслыханно, что суд не удалился на совещание.
Сильверсван говорил, что, конечно, такое поведение судьи — это повод для кассации. И другой повод — отказ одного из заседателей подписать решение суда. А все же он посоветовал не откладывая начать искать новое жилье где-либо в Подмосковье.
Как раз тогда в самом разгаре бурлило дело "Расшитая подушка", и самая деятельная и практичная из нас — моя мать — была занята беседами с адвокатом Орловским и на допросы ее вызывали. Кто же будет искать новое жилье?
7
Той весной 1929 года круто изменилась судьба моей сестры Маши, а также все эти годы в течение месяцев учебы жившей у нас двоюродной сестры Лели Давыдовой.
Когда Литературные курсы закрылись, Маша осталась на перепутье. Леля Давыдова, два года успешно учившаяся в Высшем техническом училище — МВТУ, была с треском оттуда изгнана.
Ее изгнание являлось в какой-то мере типичным для той нашей бурной эпохи одновременно и энтузиазма, и ненависти, расскажу о нем подробнее. Училась она с увлечением и весьма успешно. Но началась кампания против детей классовых врагов, скрывших в анкетах свое происхождение. В тот год придумали, как их раскрывать. Кадровики выписывали из анкет адреса, где кто родился, и рассылали по почте запросы в рай- и сельсоветы. Не всегда, разумеется, но приходили ответы, что такой-то (или такая-то) является сыном (дочерью) кулака, попа, дворянина, купца и т. д. И попадался бедняга, писавший в анкете, что он сын служащего.
О Леле приползла бумажка, что она дочь мельника. Ее отец — дядя Альда действительно одно время арендовал когда-то принадлежавшую Давыдовым в их бывшем моршанском имении Кулеватово мельницу, но к моменту посылки губительной бумаги он был, что еще хуже, лишенцем, сосланным в Вологодскую область.
Леля бросилась хлопотать. Она козыряла именем дяди Кокоши — дяди ее отца — Николая Васильевича Давыдова, о котором я упоминал выше. В ее судьбе приняли живейшее участие знавшие дядю Кокошу ученый с мировым именем химик, профессор МВТУ Чичибабин, а также ближайший соратник академика Вернадского Зильберминц*. [29] Но бдительные кадровики оказались могущественнее, и Леля была изгнана из МВТУ.
29
Чичибабин потерял единственную дочь, погибшую в лаборатории при взрыве, выхлопотал себе командировку за границу и не вернулся; он был объявлен изменником Родины, а Зильберминц, несмотря на хлопоты Вернадского, погиб в лагерях.
Той весной Леля и моя сестра Маша остались на перепутье. Неожиданно к нам явился Кирилл Урусов и сказал им, что Московский геологический комитет переезжает в другое помещение, многочисленные образцы горных пород нужно укладывать в ящики. Срочно требуются работники, платят, правда, мало, но зато уж очень интересная работа.
На следующий день Леля, Маша и Кирилл отправились в старинный особняк у Яузских ворот.
Так с великим усердием все трое начали возиться с камушками. Геолог Яблоков, надзиравший над ними, был очень доволен. Но настал день выдачи денег. Он попросил всех троих вписать в платежную ведомость свои фамилии…
Только тридцать лет спустя он, будучи членом-корреспондентом Академии наук, признался, в какой пришел ужас, заглянув в ту ведомость. Княжна Голицына, князь Урусов и Давыдова, наверное, из того же отродья…
А тогда нельзя же бросать разборку образцов, иначе их просто выкинут, и он принял на работу троих, даже не спросив их фамилий.
В конце концов дело благополучно утряслось, и все трое вступили на геологическую дорогу. В то же лето Кирилл и Леля отправились в свои первые экспедиции, а мою сестру Машу приголубил профессор геологии Иванов Алексей Павлович.
Узнав, что нас выселяют из Москвы, он принял большое участие в нашей судьбе. У него была дача на станции Хлебниково по Савеловской дороге, там в ближайшем селе Котове по его рекомендации Маша сняла пустую зимнюю дачу. Владелец дачи проживал в Москве и, видимо, был доволен, что начнет получать доход. Отец ходил к нему на его московскую квартиру и составил с ним договор сроком на один год, цена казалась вполне приемлемой.
А все же переезжать мы медлили, на что-то надеялись. Городской суд подтвердил первоначальное решение: выселить в такой-то срок. В первые годы революции, когда нас выселяли, всегда предоставляли хоть и плохое, но все же под крышей жилье. Теперь беспощадная Фемида изрекла: