Ведущий, высоко поднимая уголки губ, словно скалясь, встал и протянул руку. Эдвард осторожно пожал ладонь своего будущего «дознавателя». Рука Августа Фокса оказалась совсем худой, мелкой и гладкой, как у ребенка. А сам он, несмотря на говорящую фамилию, походил больше на барсука или скунса, чем на лиса. Не было в нем ничего от лисицы: ни рыжей шевелюры, ни грации, ни острого носа, ни хитрых глаз. Зато в темных пышных волосах белели продольные сугробы седины.

— Мистер Скам, Эдвард, — не переставая лыбиться, Август так развел руки, словно хотел его обнять. — Наконец-то вы здесь! Я очень рад… Вам кто-нибудь говорил, что у вас прелестная борода?

Трибуна взорвалась наигранным смехом. Но Эдвард подавил раздражение, проглотил его, всем своим видом показывая, что ему нет дела до каких-то там колкостей. Он расстегнул пуговицу на пиджаке и опустился в кресло — спокойно, с каменным лицом посматривая на интервьюера холодным ясным взглядом.

— Ну а если серьезно: как так случилось, что обычный фермер вдруг решил стать политиком?

Эдвард подумал, что хотел бы и сам знать точный ответ. Это было какое-то озарение, словно сама Шэлла нашептала на ухо свои желания, когда он, потный от полуденного солнца, бродил среди высоких зарослей кукурузы. Но такое объяснение вряд ли устроило бы ведущего, да и звучало слишком религиозно для технократов.

— А почему нет? Я люблю Шэлл Сити, как и все мы, и хочу сделать его лучше. Моя ферма входит в тройку лучших, работает как часы, а конкурс на любое вакантное место на ней составляет от пятнадцати до двадцати человек. И, конечно, ее работники ни в чем не нуждаются. Но у меня осталось еще очень много энергии, очень много сил, и, полагаю, я сумею найти им прекрасное применение на посту мэра. К тому же, мне кажется, Юко засиделась в своем кресле. Шэлл Сити нужны новые люди. Со свежим взглядом на проблемы, которые, на мой взгляд, не решаются годами.

— Хорошо. Раз уж вы заговорили о проблемах, то какую бы из них вы назвали ключевой?

— Конечно, экология. Здоровая еда, свежий воздух, чистая вода. В конце концов, мы то, что мы едим, чем дышим и что пьем.

— Спасибо за откровенность. Обычно представители вашей партии не склонны так открыто говорить о своих приоритетных задачах. И я их понимаю. Ну а вы — вы не боитесь отпугнуть некоторых избирателей подобными заявлениями? Вам же известно, как вас называют?

— ? — Эдвард не хотел сам произносить это слово.

— Дровами, — улыбнулся Август, разгадав маневр и решив подыграть. — Многие городские жители опасаются, что вы хотите вернуть нас в каменный век.

— Ах, вы об этом, — Эдвард театрально закатил глаза. — Послушайте, хватит воспринимать фермеров как каких-нибудь пещерных людей, — он на мгновение обернулся к аудитории. — Мы ведь тоже пользуемся комбайнами для сбора урожая, смотрим передачи по ТВ и звоним по телефону, чтобы вызывать врача. Врача, Август, а не знахаря из землянки! Однако я также вижу, как задыхаются промышленные районы и как с каждым годом в родильных домах появляется все больше больных младенцев. Вот что я вижу, Август. И если мы сейчас не займемся экологией, то… — Эдвард состроил страдальческую мину. — Что касается дров. Не вижу в них ничего плохого. Дрова — это тепло, идущее от раскаленного камина в холодный зимний день. Дрова — это сытное блюдо, тонко пахнущее дымком. Дрова — это яркое пламя костра, играющее искрами. А пламя — это отражение Шэллы, которая сгорела во имя всех нас, чтобы развеять тьму.

Послышались робкие одинокие хлопки, через секунду они стали увереннее, громче и наконец ухнули салютом.

Эдвард выдохнул, понимая, что слишком увлекся, поддаваясь жару риторике. Последняя фраза выглядела чересчур религиозной. Но публике, судя по не гаснущим овациям, вроде бы понравилось.

— Я слышал, что у вашей партии несколько дней назад возникли непредвиденные финансовые сложности. После определенных трагических событий, — сказал Август в стихающем шуме. — Это правда?

Этого вопроса Эдвард не ожидал. Весть о дыре, появившейся в партийном бюджете после скоропостижной смерти ее главного спонсора, разлетелась быстрее, чем он предполагал. Хотелось банально соврать Августу, но, глядя на его хищный оскал и чрезмерно внимательный взгляд, Эдвард решил, что стоит придерживаться прежней линии обороны. То есть не врать. Совсем. Ни единого лживого слова.

— К сожалению, да. Бедный Джон. Умер в самом расцвете сил, — со страдальческим видом произнес Эдвард, хотя важного спонсора видел лишь однажды и даже не разговаривал с ним толком. — Легкого ветра его пеплу.

— И что вы будете делать?

— Куплю лотерейный билет, — неожиданно для самого себя выпалил Эдвард.

Смех прокатился по студии, а ошеломленный Эдвард выпал из нее, будто убегая от волны гогота публики. Мысль, казалось, миновала разум, родилась сразу на кончике языка и совершенно безвольно выпорхнула между зубами. Как? Как он до такого додумался?!! И зачем он это ляпнул, выставляя себя на посмешище? — безумной каруселью вертелись вопросы, и он крутился вместе с ними, забыв, что дает интервью.