Меня бьет крупная дрожь. Не передать словами, как я рада приходу слуги! Прикрываясь остатками платья, я забиваюсь в угол.

— Ч-ч-черт, — мужчина запускает руку в волосы, и озадаченно поворачивается ко мне. Его мужское достоинство безжизненно и спокойно.

Проходит секунда, вторая, и я вдруг понимаю, что живу. Дышу. Да и боль ушла, осталось лишь легкое жжение — обжигающее, горячее.

Мучитель вглядывается в строки, затем поворачивается ко мне. Озабоченность на его лице сменяется недоумением. Удивлением. Глаза округляются, одна бровь ползет вверх. Письмо выпадает из его рук и он идет ко мне.

В этот раз злости в нем не было. А что-то другое было — такое, отчего в груди вдруг стало теплее и сердце странно защемило.

Жалость? Сочувствие? С чего бы это? Не верю!

— Черт, черт, черт, — бормочет он и опускается возле меня на колени. — Что же я так не аккуратно? Болит?

Он проводит костяшками пальцев по скуле, осторожно пробует пальцем основание носа.

Кажется, он решил, что это его рук дело? Я вовсе не собираюсь рубить правду-матку, не буду его разубеждать. Пусть угрызения совести его погрызут немного. Во-о-он, как губы кусает.

— Кааасстрирую, — шипит татуха, вдруг проявившаяся на его коже. Наверное, только страх помешал мне еще раньше заметить, что сегодня его тело было чисто, без единого рисунка. И вот на тебе, змий проявился. Что за чертовщина происходит?

Я с детства жила среди всяких чуднЫх существ. Поговаривают, что моим отцом был сам лесной царь. А мама, я просто в этом уверена, самая настоящая лесная мавка. Наверное поэтому, я могла бросить один взгляд на самое незаметное растение, и тотчас понять, как его применить, с какими еще травами соединить. Могла ими вылечить, а могла и покалечить. А еще мои родители наградили меня способностью зажигать огни и придавать им самую различную форму. Они могли как рассеять темноту, так и обогреть в лютую стужу. Могли небольшой костер зажечь. Особого вреда живым существам принести они не могли — силы во мне огненной было не много. Но отпугнуть — пожалуйста. Живя в одиночестве в лесу, мне не раз приходилось прогонять таким образом незадачливых кавалеров.

Но только не в этот раз. Я понятия не имела, кем является этот мужчина, что за силой он обладает. То, что моя слабая магия для него сущий пустяк, я уже поняла. Как и то, что он способен парализовать мою волю, тело, магию.

Строить из себя героиню было бы крайне глупо. Я не смогу одолеть его ни физической, ни какой другой силой.

Ну что ж, попробуем пустить в дело женские штучки. Я всхлипнула, когда он положил мне руку на колено. А когда сжал его, зашипела и попыталась отодвинуться.

Мучитель замер и молча смотрел на "персиковую" тряпицу, которой я пыталась от него укрыться.

Легонько потянул ее на себя, чуть настойчивей. А потом попросту отодвинул ее. Я и сама удивилась — на коленях красовались багряные ссадины.

Он что-то пробормотал на тарабарском. Наверное, ругательство. Вот-вот, ирод, любуйся тем, что ты наделал. Ай, да Викимара. Нужно будет ее отблагодарить за "услужливость".

Поглощенная своими мыслями, я пропустила тот момент, когда он все же выдернул из моих рук остатки платья. Прикрывая руками грудь и свое женское сокровище, я выставила все остальное на показ.

Насильник присвистнул. Змий раскрыл капюшон и засипел что-то. Опять тарабарское наречие.

Мужчина осторожно дотронулся до моего бока, а я непроизвольно выгнулась и ойкнула. Печет и саднит.

Снова тарабарский язык. А я всхлипнула. Еще раз. И вот уже одинокая слеза бежит по щеке. Он отпрянул от меня, как от огня.

— Только не плачь! Повелитель убьет меня, убьет, — бормотал он, поспешно надевая брюки.

— Кастрирует, — подлила я масла в огонь.

Что-то слабо мне верилось, что какой-то там повелитель так близко к сердцу примет мои слезы. Но раз уж мой мучитель так этого опасается, почему бы не воспользоваться этим фактом?

Он бросил на меня быстрый подозрительный взгляд. Я охнула и потерла бок. Замер и прищурился. Так, Велма, не переигрывай. Я снова прикинулась несчастной, убитой происходящим мышкой.

Подхватив в руки свою рубаху, он направился ко мне. Протянул ее мне.

— Отвернитесь.

Губы искривила ухмылка. Жаль, не сработало. Судя по всему, жалости ко мне у него не было. Но увидев слезы, забеспокоился. Попробую еще разочек. Нижняя губа у меня задрожала, глаза увлажнились.

— Тихо, тихо, — вдруг встрепенулся он. — Я отворачиваюсь.

О как! Значит, не любит слезы.

Я натянула на себя его одежду. В этот самый момент, тонкий лист бумаги, выроненный им не так давно, был подхвачен его ногой и приземлился возле меня. Он подошел ко мне и поднял меня с колен. Мужчина был такого высокого роста, что его рубаха доставала мне до середины икры. А затем он подхватил меня на руки и понес. Не понимаю, как так случилось, но оброненное им письмо оказалось у меня в руке, а затем было спрятано более надежно — в рукаве. В моем положении нужно хвататься за любую соломинку. А уж за письмо, так напугавшее насильника, и подавно.