Я просил сразу сообщить о результате, но когда его увидел, остолбенел. Получалось, что Антонова сказала правду? Наверное, если бы кто-то дал мне материал, то начал сомневаться в его подлинности. Но я лично, сам, взял этот долбанный образец!

Здравый смысл? Рассудительность? Благоразумие? Их не было. Всё перекрыли раздирающие чувства ярости и злобы. И под влиянием неконтролируемого гнева я набрал номер Лизы. В этот раз, что странно, она взяла трубку. Я молчал, не в силах произнести ни слова. Не знаю, что я хотел услышать от неё. Наверное, правду. Правду и извинения. Но Лиза радостно защебетала и просила посмотреть на «нашего» ребёнка. Даже мои слова, что я видел девочку, её не остановили.

Я любил Лизу. По-настоящему любил. И был готов простить всё. Даже измену. Но неприкрытая ложь выбила у меня из-под ног почву, и я потребовал, чтобы она избавилась от этого ребёнка. Видеть каждый день перед глазами живое напоминание об измене я бы не смог.

Меня ломало, разрывало, выворачивало душу наизнанку, но я никак не хотел принимать случившееся, но при этом тянуло к Лизе со страшной силой. Я хотел забрать её от всех и уехать, чтобы никого не было рядом. Даже в день выписки я был готов увезти её, но Лиза вышла из роддома, прижимая к себе маленький свёрток. Наверное, она не из тех, кто может отказаться от своего ребёнка. Но тогда я этого не понимал.

Я бросил работу, грубо и окончательно разругался с матерью, не желая не только видеть, но и слышать ничего о ней, замкнулся и практически никуда не выходил. Никогда не понимал зависимых людей, которые готовы абсолютно на всё, чтобы получить желаемое. Но сейчас я стал одним из них. Мне было необходимо видеть Лизу. Я мог часами караулить её, чтобы только заметить до боли знакомый силуэт. Я был готов смириться с чужой девочкой, лишь бы Лиза была рядом. Без неё я умирал. Я раз за разом приезжал к её дому, чтобы сказать ей об этом, но меня ждали лишь закрытые двери, пока сердобольная соседка, которая всегда радовалась, когда видела нас с Лизой вместе, не сообщила, что Лиза вышла замуж.

Я не помнил, как доехал до дома. Некоторое время я старался забыться, но не помогало. Показываться в таком состоянии на улице было страшно. Но хуже всего было то, что даже совершенно не контролируя себя, я всё равно тянулся к Лизе, и боялся, что не сдержусь и могу сорваться. Я запер себя в квартире, но так больше продолжаться не могло. Идея контракта казалась мне спасительной, но даже сюда успели дотянуться руки матушки. Хотя решение пойти срочником меня тоже устроило, и, должен признаться, что я даже рад, что не подписал заявление по контракту.

Служба дала мне многое: уверенность, спокойствие, соблюдение дисциплины и умение держать себя в руках. Я по-другому начал смотреть на некоторые вещи, остыл и, казалось бы, нашёл правильное решение – жить дальше, начать всё с нуля, открыть своё дело. У меня было время и подумать, и обсудить некоторые вопросы. Но даже работая по четырнадцать часов в сутки ловил себя на том, что всё равно думал о той, которая навсегда осталась в моём сердце.

Мне было нужно поговорить с ней. Как сейчас любят говорить психологи: закрыть гештальт. Спросить, почему она сама мне ничего не сказала, и… отпустить. Мои чувства не стали слабее, но я искренне желал ей счастья.

Лиза могла переехать, но я решил, что её бабушка вряд ли сменила место жительства. Подъехав к дому, я не спешил покидать салон автомобиля. Дом, двор, её окна – всё было до боли знакомым. Ничего не изменилось. Даже скамейка возле подъезда оставалась неизменно покрашенной в цвета радуги, перепутанные между собой. На мгновение мне показалось, что Лиза сейчас выпорхнет из подъезда мне навстречу… Но Лиза шла со стороны дома, на углу которого находилась почта. Я как заворожённый смотрел на неё, не в силах отвести взгляд, и лишь когда понял, что сейчас она скроется в подъезде и может опять не открыть мне дверь, вышел из машины и позвал её, произнеся вслух любимое имя.

Лиза

Я вся вспотела, тело затекло и покалывало от неприятных ощущений. В комнате царила тишина. Лунная дорожка, льющаяся через окно, давала немного света. Бабушка всегда открывала на ночь портьеры с одной стороны, чтобы «не плутать в темноте». Я осторожно высвободила свою руку, стараясь не разбудить дочь. Влажная кожа мгновенно покрылась мурашками, и я поёжилась. Вылезать из-под тёплого одеяла, которым заботливо накрыла нас бабуля, было неуютно, но и спать всю ночь в неудобной позе – тоже мало удовольствия.

Я решила пока не трогать Настю, лишь подложила с краю подушки, чтобы она не упала, и пошла в душ. Стоя под горячими струями, пыталась согреться, но леденящий холод, сковавший душу, не хотел разжимать своих мёртвых объятий. Замоталась в махровый халат как гусеница в кокон, вышла из ванной, осторожно перенесла Настю в кроватку и измученно, словно после тяжёлого физического труда, опустилась на свой диванчик. Обхватила себя руками и попыталась уснуть. Но сон не шёл. Я была морально выжата и опустошена. Слёз не осталось, да и помочь они ничем не могли. Нужно как-то брать себя в руки и решать, что делать, только я совершенно не знала с чего начать, а мысль о том, что я никогда не увижу свою дочь, окунала с головой в ужас.