— Нет, я чувствую себя прекрасно. Затяните мне рану потуже и продолжим церемонию, — возразил весь белый от боли Бонифатий. Лекари сняли с него кожаный нагрудник. Сквозь наложенную наспех повязку красными пятнами проступала кровь, и, чтобы скрыть неприятное зрелище от благородного взора августы, один из телохранителей набросил на Бонифатия свою шерстяную накидку.

При взгляде на раненого Галла Плакидия не могла отделаться от мысли, что это возмездие за Атаульфа, точно так же страдавшего по его вине.

— Прежде чем продолжить церемонию, мы должны покончить с одним неприятным разбирательством, — сказала она, поймав на себе пристальный взгляд стоявшего поодаль Аэция, и, повернувшись к нему, добавила. — Оставьте оружие здесь. Я готова выслушать ваши объяснения. Наедине.

*

Наедине означало — без участия сановников, но в присутствии личной императорской стражи. Повинуясь приказу, Аэций оставил оружие при входе в портик и вошел в него следом за августой и её охраной.

Здесь было тихо, торжественно и пустынно. В больших золочёных светильниках горел огонь. Мозаика на полу переливалась тысячью оттенков. Галла Плакидия двинулась к тронному месту, но, передумав, остановилась. Подле неё полукругом выстроились стражники с пиками.

Несколько стражей встали и за спиной Аэция.

— Я больше не заслуживаю доверия? — спросил он с иронией.

Августа смерила его долгим пристальным взглядом.

— Отойдите, — велела стражам и, когда они удалились, произнесла, позволив себе улыбнуться. — Вы не сказали мне слов приветствия.

— Приветствую, божественная госпожа, — откликнулся Аэций, но вместо поклона по-военному коротко приложил к груди кулак, как принято в армии.

— Почему вы не выполнили моё поручение? — спросила Галла Плакидия, разглядывая его, словно видела впервые. За время разлуки он и впрямь изменился. Оброс как варвар. Раздался в плечах, загрубел. Но таким напоминал Атаульфа даже больше, чем прежде…

— Какое поручение? — ответил Аэций, не понимая, куда она клонит.

— В письме я пригласила вас приехать в Равенну, а не в Аримин.

— В Равенне меня обвинили в убийстве Констанция Феликса. Я не смог усидеть на месте.

— Ах, не могли усидеть, — кивнула головой августа. — Смела ли я надеяться, что услышу иную причину.

— Я не убивал Констанция Феликса, — произнес Аэций, отвечая на самый главный вопрос, застывший у неё на губах. — Не убивал хотя бы потому, что все это время не вылезал из боя в Галлии, в Реции и снова в Галлии. Не убивал его беременную жену, у которой по какой-то причине попал в немилость. На моем мече нет и не было их крови. Но, похоже, истина никого не волнует. Любого слова достаточно, чтобы меня обвинить.

— Вы ошибаетесь, — сказала августа и, сделав многозначительную паузу, добавила. — Их убили не мечом. А копьем. Не скрою, сначала я поверила тому, что сказала жена Констанция Феликса…

— Так все-таки я не заслуживаю доверия? Вот почему меня отстранили от командования? — помрачнел Аэций.

— Ах, перестаньте. Не вам говорить о доверии, — возразила Галла Плакидия. — Вы-то сами доверяете своей божественной госпоже? В Римском Сенате никто не сомневается в том, что вы убийца. Переубедить их нельзя, но можно заставить умолкнуть. Хотя бы на время. Хотя бы на этот год.

— То есть меня отстранили от командования на год?

— Свое решение я собиралась объявить в Равенне, — уклончиво ответила августа, — но придется сделать это сейчас. Хотя вы и приложили все мыслимые усилия, чтобы мне помешать.

— Я? Каким же образом?

— Поединком с Бонифатием. Ранили его. Теперь он весь в крови. Вы будто нарочно доказываете худшее, что о вас говорят.

Аэций лишь передернул плечами.

— Как можно было назначить Бонифатия магистром армии после того, как он предал…

— Предал не по своей вине, — поправила его августа. — Вы же знаете эту историю не хуже меня. Бонифатий получил письмо, на котором стояла ваша подпись. Только представьте силу этой подписи, в которую верят как в молитву.

— Чушь. Он хотел предать и предал, — вспылил Аэций и, спохватившись, добавил. — Прошу извинить, я выразился слишком грубо, но уверяю вас совершенно точно.

— Вы ведете себя как варвар, — заметила ему августа. — Хотите, чтобы вам доверяли, но сами не доверяете никому. Как только правда всплыла наружу и недоразумение с письмом разъяснилось, Бонифатий тотчас же выступил против вандалов, проявив при этом необыкновенную храбрость…