Получив приглашение явиться в Равенну, Бонифатий решил, что она и есть тот неведомый враг, на которого намекает Аэций в своем письме и поднял мятеж. Констанций Феликс немедленно выслал против него войска. Бонифатий разбил их в союзе с вандалами. После этого между ними началась затяжная вражда. Галле Плакидии стоило больших усилий убедить обоих, что произошло досадное недоразумение. Не удалось убедить только третью сторону — вандальского короля.

— Когда Бонифатий понял свою ошибку, он призвал вандалов сложить оружие, — объяснила августа сыну, опустив остальные подробности. — И не вина Аэция, что вместо мира вандалы объявили нам войну.

— Аэций виноват уже тем, что служил узурпатору. А ты зачем-то назначила его магистром армии, — нахмурившись буркнул Валентиниан.

Аэций действительно служил узурпатору и даже привел по его поручению армию скифов, у которых долгое время находился в заложниках. Но привел слишком поздно, когда узурпатор был прилюдно казнен. В Равенне гадали, нарочно он опоздал или нет, и только Галла Плакидия не сомневалась в ответе.

Аэций был побратимом её первого мужа короля Атаульфа. За свадебным столом в Нарбонне он поклялся своим мечом, что никогда не оставит жену побратима в беде. Как только Галла Плакидия стала августой, а Валентиниана провозгласили императором, Аэций присягнул им не раздумывая. Военачальники Феодосия заподозрили его в обмане из-за того, что так быстро перешел на другую сторону. Напали на войско скифов, которое он привел, и получили по зубам. Пришлось успокаивать и тех, и других, а Галла Плакидия умела это как никто.

— Не важно, что было в прошлом, — сказала она сыну. — С тех пор, как Аэций возглавил армию, он не проиграл ни одного сражения. В Галлии наведен порядок. Вандалов там больше нет. Аэций нам предан сегодня — вот что имеет значение.

— Только ты одна так считаешь, — воскликнул Валентиниан. — А другие считают, что у него какой-нибудь свой интерес!

— Другие не знают правду, — мягко возразила Галла Плакидия. — Аэций — опора Империи. Самая крепкая, самая надежная. Особенно это важно теперь. Когда мы лишились нашего досточтимого Констанция Феликса, — не забыла она добавить, рассеяно взглянув на усопшего. — Хотела бы я знать, у кого поднялась рука…

— Об этом нельзя говорить, — неожиданно произнес Валентиниан и тут же осекся, словно выдал какую-то тайну.

— О чем нельзя говорить? — спросила августа, уставив на сына внимательные глаза.

— О том, кто убил Констанция Феликса, — нехотя ответил тот. — Петрониий Максимус думает, что иначе поднимется шум.

Услышав имя префекта претория, второго по значению человека после Констанция Феликса, августа поняла, что сын её не разыгрывает, хотя поначалу подумала именно так. Петроний Максимус принадлежал к благородному роду Анициев, был несметно богат и часто преподносил Валентиниану дорогие подарки. Валентиниан обожал префекта претория, и возможно в общении с ним восполнял недостаток отеческого внимания. Августа беспрепятственно позволяла им видеться и даже представить себе не могла, что они говорят о делах Империи за её спиной.

— Петроний Максимус обсуждал с тобой убийство Констанция Феликса? — уточнила она, но ответа так и не дождалась.

— Не спрашивай больше! У меня заболит голова. Или ты хочешь, чтобы я умер? — раздраженно воскликнул Валентиниан.

Когда он так громко кричал, у него почти неминуемо начиналась истерика, которую легче было предотвратить, чем успокоить. Августа знала это слишком хорошо, чтобы позволить ему раскричаться.

— Хорошо, я спрошу у Петрония Максимуса. А тебе принесут напиток, от которого поднимется настроение, и не будет болеть голова, — произнесла она примирительным тоном, хотя в душе у неё кипел вулкан.

*

Верная своему слову, она немедленно вызвала в свои покои Петрония Максимуса, желая выяснить, по какому праву префект претория обсуждает с Валентинианом убийство Констанция Феликса за её спиной.

«Этих заносчивых сморчков, отпочковавшихся от римского сената, надо вовремя ставить на место, иначе они и вовсе перестанут со мной считаться», — негодовала августа.

Мысль о том, что её престижу нанесен серьезный урон, в какой-то момент затмила впечатление от самого убийства. После гибели Атаульфа, оставаясь в плену у торингов, ей, как супруге поверженного короля, пришлось испытать немало унижений и издевательств. Это научило её терпению и стойкости. Галла Плакидия часто гневалась, но никогда не позволяла своим чувствам вырваться наружу.

Пребывая именно в таком состоянии — в броне из холода, окутанная дымкой полыхавшего в сердце пламени, она и предстала перед префектом.

*

Петроний Максимус дожидался её в перистиле — окруженном двойной колоннадой внутреннем дворике величественных императорских покоев, в котором, как любили говорить в Равенне, даже блохи из чистого золота. Внешне префект претория был довольно внушительным человеком высокого роста и приятной немного одутловатой наружности, известным своей ученостью и пристрастием к немыслимой роскоши. Обычно его одеяние напоминало драпировку для многочисленных украшений, но в этот раз он оделся в золотые доспехи. Как видно, убийство Констанция Феликса произвело на него столь сильное впечатление, что заставило всерьез опасаться за собственную жизнь. В сложившихся обстоятельствах августа нашла это весьма нелишним и подумала, не заказать ли Валентиниану панцирь?

Завидев её входящей в овеянный сладковатыми благовониями перистиль, Петроний Максимус поспешил изобразить величавый восторг и на какой-то миг застыл в учтивейшем полупоклоне.

— Радуюсь вашему светлому лику, августейшая госпожа, — произнес он, слегка подавшись вперед, словно хотел нашептать приветствие на ухо, но Галла Плакидия не дала ему договорить.

— Радуетесь настолько, что позабыли о правилах, принятых в этих благословенных стенах? — проговорила она строгим тоном. — Думаю, вы не хуже меня понимаете, что император Валентиниан не достаточно возмужал для самостоятельного управления Империей. И, пока не достигнет совершеннолетия, между ним и кем бы то ни было другим находится его регент. То есть я. Поэтому впредь рекомендую разговаривать с императором только в моем присутствии, чтобы не навлечь на себя неприятности.