Ян Абрамов. Моя первая любовь. Моя первая боль…
Наши чувства казались искренними и настоящими, однако хрупкое доверие в одночасье разбилось о предательство.
Он жестоко и хладнокровно отомстил. Забыл меня. Вычеркнул. А я еще долго собирала себя по осколкам и училась существовать без Него.
Говорят, есть поступки, которые нельзя прощать.
Поступки, за которые невозможно заслужить прощение.
Вот только как быть, если Тот, кто разбил твое сердце, снова бесцеремонно вторгается в твою жизнь…
Глава 1. Академия мечты
Наши дни
Москва, октябрь
Монотонная речь многоуважаемого профессора Преображенского обманчивой, убаюкивающей рапсодией разносится по аудитории. Пожилой седовласый мужчина восседает за кафедрой и ведет неспешный диалог с самим собой. Именно так может показаться на первый взгляд… Потому что на большинство его вопросов в ответ звучит лишь постыдная тишина.
Если честно, большая часть студентов откровенно спит. Оно и понятно. Пятница, последняя пара, которая, к слову, заканчивается довольно поздно. Еще и погода как нельзя лучше располагает ко сну — дождь, ритмично барабанящий по крышам, заливает улицы весь день напролет…
Поворачиваю голову влево и не могу сдержать легкую улыбку. Картина маслом: в то время как преподаватель толкует о грамматике, Бобылева и Вершинина возлежат друг на друге и бессовестно предаются сладостному дрему.
Михаил Валерьевич прерывает лекцию и после затянувшейся паузы вымученно-горестно вздыхает.
С запоздалым ужасом понимаю, что он в этот самый момент тоже поймал девочек с поличным. Пристальный, хмурый взгляд из-под очков с широкой оправой и плотно сжатые губы — прямое тому подтверждение.
Аккуратно толкаю Ингу локтем в бок. Притом дважды. Девушка, однако, никак не реагирует и по-прежнему продолжает пребывать в царстве Морфея. Ощутимо наступаю ей на ногу, и только тогда она, часто моргая, распахивает подведенные стрелками глаза.
— Спятила, Арсеньева?! — грозно шипит, не сразу сфокусировавшись на моем лице.
— Вершинина, — глубокий голос профессора тут же проясняет ситуацию, — будьте так любезны, напомните нам, пожалуйста, сколько спряжений имеет латинский глагол?
Инга расправляет спину, изящным жестом перекидывает волосы через плечо и лишь после всех этих манипуляций, с присущей ей невозмутимостью, смотрит на Преображенского.
— Четыре, — прикрывая рот учебником по латыни, шепчу я.
— Четыре, — повторяет она, обольстительно при этом улыбаясь.
— Верно, — глядя на меня, кивает профессор.
— Я всегда вас слушаю, Валерий Михалыч, — зачем-то добавляет Вершинина.
Валерий Михалыч! Стыд какой…
Бью себя по лбу тем самым учебником. Надо сказать, в повисшей тишине выходит чересчур громко.
— Вы бы лучше соседку свою в чувство привели, — недовольно комментирует мой казус преподаватель. — Зарубите себе на носу, в школу идут для того, чтобы научили, а в высшее учебное заведение приходят за тем, чтобы учиться! Улавливаете разницу?
— Я ж вроде правильно ответила на ваш вопрос, — искренне недоумевает Инга, закидывая в рот две плоские таблетки рондо.
Преображенский припечатывает ее гневным взором.
— Хотите? — девчонка вскидывает вверх руку. — Ничего запрещенного, просто мятные конфетки.
Посылаю ей выразительный взгляд.
Подарить бы этому человеку тормоза… Иногда она серьезно перегибает.
— Неслыханная дерзость! — возмущенно кричит профессор, брызжа слюной. — Некоторые из вас… даже до первой сессии не дотянут!
На этих словах голову с парты поднимает и встрепенувшаяся Бобылева.
— Звучит как угроза, — никак не угомонится Вершинина.
— Вместо того, чтобы занимать чужое место, шли бы вы… на завод пахать!
— На завод? Пфф… Не для того меня мать растила, — насупившись, язвит Инга.
— Не надо, — тихо прошу я, под столом накрывая ее ладонь своей.
— И место мое, кстати, оплачено! — угрюмо взирает на него она.
Боже, ну зачем дерзит, провоцируя конфликт?
— Деньги — не гарантия того, что вы останетесь в академии, — опасно прищуривается Преображенский. — Здесь расслабляться нельзя, это вам не шарага какая-нибудь! В любой момент можете вылететь отсюда как пробка!
— И снова угрожаете… — устало вздыхает она, поднимаясь со своего места.
— Я вас еще не отпускал! — пуще прежнего гневается Михаил Валерьевич.
— Меня тошнит. Надо бы разобраться в чем дело, — сообщает Инга, закидывая вещи в сумку. — Так что шалом.
Шалом! Господи…