Откидываю голову назад и смотрю вверх, уверяя себя, что всё будет: и дети, и семья, и Арина. И дом этот, наконец, перестанет быть хмурым пристанищем для одинокого меня и наполнится звонким смехом и счастьем. А ещё представляю, как завтра с самого утра вырву мелкую из лап Макеева и заберу себе. Она моя! От этой мысли у меня становится тепло на сердце, а на лице расцветает улыбка. Влюбился! Я влюбился, как желторотый юнец! Самому смешно! Но, чёрт, как же здорово это осознавать!

 Понимаю, что пора возвращаться к Ксюше: чайник, наверно, давно вскипел, да и Тиму удобнее спать на кровати. А потому бережно перекладываю мальчонку и сажаю рядом с ним ушастого зайца. Но прежде чем вернуться вниз, набираю Горского, чтобы тот не терял дочь и внука.

 Пока Коля раздумывает, отвечать или нет, выхожу из спальни и направляюсь к небольшому окну в конце коридора, чтобы слегка приоткрыть его. Поток прохладного воздуха тут же врывается в дом. Несмотря на разгар лета, жаркими днями погода в этом году нас не балует. Вдыхаю полной грудью и успокаиваюсь: знаю, что разговор с Горским простым не будет.

 – Лерой, твою мать! – громогласно орёт тот, стоит мне сообщить, что Ксюша с Тимом у меня. – Какого дьявола вы оба творите?! Мало вам прошлых косяков и ошибок?

– Всё нормально, – отвечаю тихо, дабы не разбудить Тимошку. – Нам с Ксюшей давно стоило поговорить.

 Краем глаза замечаю свет фар вдалеке, но новый поток ругательств Николая, отвлекает от наблюдения. В конце концов, в нашем посёлке полно других домов, да и вечер пятницы располагает. Наверняка кто-то кружит по территории в поисках нужного дома.

– Для чего, Валера?! – продолжает убиваться отец Ксюши.– Я заколебался смотреть, как ты после таких разговоров соскребаешь себя, размазанного, с асфальта и пытаешься воскреснуть! Тебе самому не надоело?

– Я же говорю тебе: всё нормально. – На моём лице расплывается довольная улыбка. Осознавать, что Ксюша больше не волнует мою душу, как прежде, до одури приятно. Отталкиваюсь от подоконника и принимаюсь ходить по коридору туда-сюда в ожидании, когда Горский меня услышит и, быть может, поверит. – Я переболел. Всё.

– Ну-ну, свежо предание, как говорится! – усмехается Коля, а потом орёт с новой силой: – Домой её гони, живо!

– Коль, сбавь обороты! – В ушах уже режет от ора Горского. – Тимоха спит, ну куда они в ночь...

– Сбавить обороты?! – не унимается он. – Ты это Черниговскому рассказывать будешь, когда тот узнает! Я вашими разборками сыт по горло! Только думал, что вздохну с облегчением, а тут – нате вам! – ночуют они вместе!

 – Давай, с Тимуром твоя дочь сама как-нибудь разберётся, не маленькая! – осаждаю Горского. – Скажи лучше, есть ли что на Макеева интересное?

– Да ни хрена, Лерой! – шумно выдыхает Горский. Он всё ещё на эмоциях, но сейчас направляет их в нужное русло. – До тошноты чистый, гад! Такой весь белый и пушистый, что за одно это хочется ему морду разбить.

– Вот чёрт! Ладно, но рано или поздно он всё равно оступится…

 – Оступится, – соглашается Коля. – Надеюсь только, что без ущерба твоему Кшинскому. Кстати, о Пете!

– А с ним-то что?

– С ним ничего, а вот жена его совершает странные финансовые операции. Присмотри за ней, а то она лопуха этого на раз-два оберёт до нитки.

– Так, а смысл? Кшинский и так на грани банкротства. А сама Снежана беременна. Кусать руку, которая тебя кормит, глупо, не находишь?

– А ты замечал в этой жертве пластической хирургии признаки ума?

 – Ладно, понял, присмотрю. – Еле сдерживая смех, вновь опираюсь ладонями о подоконник и устремляю взгляд во двор. И снова замечаю вдали мерцание фар: вечер пятницы всё же располагает к частым поездкам.

 Прощаюсь с Горским и спешу вниз в полной уверенности, что Ксюха заждалась моего возвращения, но нахожу её задремавшей на нашем диване. Догадываюсь, что завтра она будет рвать и метать, что не разбудил и не продолжил обещанный разговор, и всё же приношу из комнаты одеяло и укрываю её. Поговорить мы ещё успеем.

 Выключаю свет и плетусь на кухню, где на столе меня ждут две чашки остывшего чая и бессонная ночь, которую я провожу, издали глядя на Горскую, но думая о другой. Впрочем, перед объятиями Морфея и я оказался бессилен, правда, узнаю об этом под утро, ощутив яркий кофейный аромат прямо перед носом.

– Стареем, Лерой! – с улыбкой замечает Горская, усаживаясь напротив. – Ярким, бессонным ночам предпочитаем тихую дрёму.

– Ага, – киваю, потирая глаза, а затем делаю глоток бодрящего напитка. – И как это Реми до сих пор не предложил тебе должность бариста в своей кондитерской, а? Кофе обалденный!