– Вот, вот, - залаял Коптев.
– Где так скажут? Кто так скажет? Вот она - опасность!

А брат Алексей насмешливо спросил:

– Ты что же - у Тихона мысли занимаешь?

Это очень рассердило Пётра, и дома он сказал жене:

– Ты гляди за Еленой, около неё цыган этот, Коптев, вьётся. Алексей мирволит ему. Елена - кусок жирный, не для такого. Присматривай ей жениха.

– Какие тут женихи для неё, - озабоченно заговорила Наталья.
– Женихов надо в губернии искать. Да и рано бы...

– Гляди - ранят, - усмехнулся Артамонов и этим вызвал у жены игривый хохоток.

Когда ему удавалось выскользнуть на краткое время, выломиться из ограниченного круга забот о фабрике, он снова чувствовал себя в густом тумане неприязни к людям, недовольства собою. Было только одно светлое пятно - любовь к сыну, но и эта любовь покрылась тенью мальчика Никонова или ушла глубже под тяжестью убийства. Глядя на Илью, он иногда ощущал потребность сказать ему:

"Вот что я сделал из страха за тебя".

Разум его был недостаточно хитёр и не мог скрыть, что страх явился за секунду до убийства, но Пётр понимал, что только этот страх и может, хоть немного, оправдать его. Однако, разговаривая с Ильёю, он боялся даже вспоминать о его товарище, боялся случайно проговориться о преступлении, которому он хотел придать облик подвига.

Он видел, что сын растёт быстро, но как-то в сторону. Илья становился спокойнее, с матерью говорил мягче, не дразнил Якова, тоже гимназиста, любил возиться с младшей сестрой Татьяной, над Еленой необидно посмеивался, но во всём, что он говорил, был заметен какой-то озабоченный, вдумчивый холодок. Павла Никонова заменил Мирон, братья почти не разлучались, неистощимо разговаривая о чём-то, размахивая руками; вместе учились, читали, сидя в саду, в беседке. Илья почти не жил дома, мелькнёт утром за чаем и уходит в город к дяде или в лес с Мироном и вихрастым, чёрненьким Горицветовым; этот маленький, пронырливый мальчишка, колючий, как репейник, ходил виляющей походкой, его глаза были насмешливо вывихнутыми и казались косыми.

– Охота тебе дружиться с таким жидёнком, - брезгливо заметила Наталья сыну; Пётр Артамонов увидал, что тонко вычерченные брови сына дрогнули.

– Жидёнок - обидное слово, мамаша. Вы знаете, что Александр племянник нашего священника Глеба, значит - русский. В гимназии - он первый...

Мать пренебрежительно фыркнула:

– Жиды везде на первое место лезут.

– Откуда вы знаете это?
– не уступал сын.
– В городе- четыре еврея, все бедные, кроме аптекаря.

– Да сорок жиденят. И в Воргороде везде жиды, и на ярмарке...

С обидной настойчивостью Илья повторил:

– Жиды - плохое слово.

Тогда мать, стукнув чайной ложкой по блюдечку, закричала, краснея:

– Да что ты меня учишь? Не знаю я, что ли, как надо говорить? Я - не слепая, я вижу, как подхалим этот ко всем, даже к Тихону, ластится: вот я и говорю: ласков, как жидёнок, а ласковые - опасные. Знала я такого, ласкового...

– Довольно!
– строго вмешался Пётр, а она, готовая заплакать, жаловалась:

– Что уж это, Пётр Ильич, слова нельзя сказать!

Илья замолчал, нахмурясь, а мать напомнила ему:

– Ведь я тебя родила.

– Благодарю, - сказал Илья, отодвигая пустую чашку; отец искоса взглянул на него и усмехнулся, дёрнув себя за ухо.

В словах жены он слышал, что она боится сына, как раньше боялась керосиновых ламп, а недавно начала бояться затейливого кофейника, подарка Ольги: ей казалось, что кофейник взорвётся. Нечто близкое смешному страху матери пред сыном ощущал пред ним и сам отец. Непонятен был юноша, все трое они непонятны. Что забавное находили они в дворнике Тихоне? Вечерами они сидели с ним у ворот, и Артамонов старший слышал увещевающий голос мужика:

– Это - так. Меньше несёшь - легче идёшь. А насчёт углов - не верьте. Какие углы в небе? Стен в небе нету.

Гимназисты хохотали. Илья смеялся бархатисто, немного, Мирон - сухо и едко, Горицветов же не так охотно, как они, и всегда решительно обрывал смех свой, убеждая друзей:

– Подождите, это вовсе не смешно!

И снова ленивенько гудела тёмная речь Тихона:

– Вы, дети, про человека больше учитесь, как вообще человек. Кто к чему назначен, какая кому судьба? Вот о чём колдовать надо. Слова тоже. Слова надо понимать насквозь. Вот вы, часто, - тот, другой - говорите: конечно, круглое словцо. А конца-то и нет ничему!

И Тихон Вялов повторял знакомую Петру свою поговорку:

– Человек - нитку прядёт, чёрт - дерюгу ткёт, так оно, без конца, и идёт.

Молодёжь хохотала, густо смеялся и Тихон, вздыхал:

– Эх вы, учёные, недопечёные!

В сумраке вечера дети становились меньше, незначительнее, чем они были при свете солнца, а Тихон распухал, расползался и говорил ещё глупее, чем днём.

Беседы Ильи с Тихоном, укрепляя неприязнь Артамонова к дворнику, внушали ему какие-то неясные опасения. Он спрашивал сына: