Но, даже несмотря на это, знаки словно повернули во мне какой-то ключик. Мои внутренние запреты, годами упорного труда возводившиеся матушкой и мной самой, рухнули в один момент. Трусливая лабораторная мышь, жившая до сих пор в клетке моего сердца, сдохла, не сопротивляясь.

А может, это были не узоры вовсе, а Игорь…

Нанизывая менди, как бусы, я вылавливала элементы судьбы из взбаламученной лужи вероятных событий. Я не могла бы сказать, когда это произойдет. Одно было понятно, что это наверняка случится. Я словно смотрела на горную гряду. Один пик поднимался за другим, скрывая от моих глаз, что лежит между ними. Ущелья, реки, водопады, поляны — все принадлежало им, тем, кто творил свою судьбу. Но как бы они ни поступали, неминуемо все приводило к следующей вершине, запечатленной мною хной на ладонях.

Я блюла равновесие, следя за тем, чтобы хорошее и плохое доставалось всем поровну. Шесть к одному. Чтобы не было обиженных судьбой, не было любимцев фортуны. Наконец-то все было по справедливости, как я всегда об этом мечтала.

— Никаких рисунков и образцов. Я выбираю для вас индивидуальный узор. По-другому не работаю.

Они удивлялись, подозрительно оглядывая мою нескладную фигуру, но соглашались.

Цен я тоже никаких не называла. Но с радостью бросила швабру и утки в больнице, как только убедилась, что этим можно зарабатывать на жизнь. И чем известнее я становилась, тем больше мне предлагали.

Увлечение менди, как эпидемия гриппа, пронеслось по нашему городу, достигнув пика в августе, когда на девичнике за день до Лёкиной свадьбы я нарушила равновесие. Хоть раньше, не задумываясь, десятки раз проделывала это с другими, нарисовать несчастья на руках подруги со спокойным сердцем я не смогла.

Перешагивать через несчастья оказалось так просто. Сутки прошли, и ничего плохого со мной не произошло! Абсолютно ничего.

Я водила пальцем по груди Игоря, без умолку рассказывая о венчании. Док курил, что бывало с ним редко, лишь когда он сильно нервничал или выматывался на дежурствах. Он рассеянно слушал меня, думая о чем-то своем. Он всегда напоминал мне закрытую картонную коробочку. Лишь иногда щелочка приоткрывалась. Я сердилась, но прочитать его судьбу не могла. Впрочем, другие мужчины тоже оставались для меня загадкой. Может, потому что их судьбы запечатаны в женских? А с матерью Игорь знакомить меня не торопился. Да и я не настаивала.

Я решила сменить тему.

— Док, как ты думаешь, чего в мире больше — добра или зла?

Он удивленно посмотрел на меня, будто проснулся:

— С чего это тебя на философию потянуло?

— Подумалось. Ты скажи.

Он затянулся в последний раз и, загасив сигарету, бросил небрежно:

— Зла.

— Почему?

— А жизнь хреновая, Женёк. — Он устроился поудобнее, заложив руки за голову. — Сегодня, например, привезли пацана восьмилетнего. Нашли где-то коробку китайских фейерверков. Старшие подожгли и отбежали, а он рядом стоял. Ба-бах — и пол-лица нет, ожоги по всему телу.

— Жуть.

— Михайлова в приемном дежурила, когда его привезли. Увидела и в обморок хлопнулась. Прикинь, это с ее-то опытом.

— В больнице зло всегда виднее. Оно там, как уксусная эссенция, в концентрированном виде. — Я погладила его по заросшей щеке. — Знаешь, а добра все равно больше, только мы его воспринимаем как должное. Смотри, довезли же его? Довезли. А разве ты, лучший хирург города, был там случайно…

— Умер он. Я ничего не успел. — Игорь демонстративно зевнул и, сняв мою руку, отвернулся, не желая больше продолжать разговор.

Слушая, как Док похрапывает, я завидовала его способности отрубаться, как только голова коснется подушки. Мне заснуть не удавалось. Мысли скакали, как блохи, от Лёки к погибшему мальчику и обратно.

Змейка. Лежит, свернувшись, годами, а потом кусает, когда меньше всего ждешь. С Лёкиным будущим сыном тоже могло что-то такое случиться, как с этим мальчиком. Но не произойдет, потому что я набралась наглости и нарушила справедливое равновесие. Просто не стала писать хной несчастья.

Равновесие, справедливость. Как их измерить? Если бы я раздавала жизни нам с братом, то, конечно, выиграла бы, если бы способности и удача достались нам поровну. Но что кажется справедливым одному, возмутительно для другого. Так, может, дело и не в справедливости. Вдруг я получила этот дар вовсе не ради равновесия? А для того, чтобы спасти одних от несчастий, не доставляя горя другим?

Кровь прилила к щекам. Я чуть не задохнулась от дерзкой мысли.

А ведь все так и есть. Я уже спасла Лёкиного будущего сына. А в нем и его будущих детей. Как Игорь спасает людей на операционном столе. Только я сделала это заранее, еще до рождения. Я могу спасать несчастных мальчиков и девочек, и их родителей. И Дока, которому не придется, пряча глаза, сообщать ужасные новости родственникам.

В горле пересохло. Я осторожно выползла из постели, чтобы не потревожить Игоря, и скользнула на кухню напиться.

По рукам побежал знакомый холодок. Обычно я ощущала его каждый раз, когда собиралась рисовать. Может, рисунок начинает сходить?

Как бы не так!

Включив свет, я обнаружила два свежих, как будто только что появившихся символа чуть пониже правого запястья, там, где бился пульс. Тройная свастика и несколько закорючек, похожих на арабскую вязь, о значении которых я, как и прежде, не имела ни малейшего представления.

Послюнявив палец, я терла их, пока кожа не покраснела.

Подбородок задрожал. Вот, значит, как соблюдается равновесие!