Ему уже "сделалось скушно", я вижу это: живые глаза его беспокойно бегают по комнате, щупая ее убожество, в них горят едкие критические огоньки. Ясно, что он чувствует себя человеком, который попал не на свое место, но только сейчас догадался об этом.

Он пламенно говорит о беспорядке жизни, о слепоте людей, которые не видят этого обидного беспорядка, привыкли к нему. Мысли его мечутся, как испуганные мыши, и трудно следить за их быстрой путаницей.

– Неправильно поставлено всё,- вот что я вижу! Стоит церковь, а рядом - пес знает что! Иннокентий Васильевич Земсков стихи печатает, пишет:

Благодарю за те мгновенья,

Что освещают сердца тьму,

За сладкий миг прикосновенья

К святому телу твоему,

– а сам у сестры неправильно дом отсудил и намедни горничную свою, Настю, за косу драл...

– За что?
– спрашивает Степаха, разглядывая свои стертые руки, красные, как лапы гусыни; лицо у нее каменное, глаза она прячет.

– Не знаю за что... Та хотела даже к мировому подать, ну - он дал ей три рубля,- отказалась. Дура!

Сашка неожиданно вскакивает со стула.

– Ну, нам пора идти!

– Куда?
– спрашивает хозяйка.

– Дело есть,- врет Сашка.- Вечером я приду...

Он протягивает руку Паше, та смотрит на его пальцы, несколько секунд не решается коснуться их, потом пожимает руку Сашке так, точно отталкивает ее.

Уходим. На дворе Сашка бормочет, туго натягивая картуз:

– Чёрт... Не любит меня девчушка... Да и мне стыдно пред нею. Не приду я вечером...

Неприятные мысли точно сыпью выходят на его лицо, он краснеет.

– Надобно бросить Степаху,- это нехорошее баловство! И вдвое старше она меня, и всё...

Но, свернув за угол улицы, он уже ухмыляется и размышляет тепло, без тени хвастовства:

– Любит она меня, как цветок холит, ей-богу, право! Даже - совестно. До того иной раз хорошо с ней... лучше матери родной! Замечательно. Эх, бабы,- знаешь, брат, трудно с ними! Хороший народ, между прочим... Очень много надо любить их... а - разве угодишь на всех?

– Так ты бы хоть одну хорошо полюбил,- предлагаю я.

– Одну, одну,- задумчиво ворчит он.- Попробуй-ка одну-то...

Он смотрит в даль, за синюю полосу реки, на рыжие луга, на черный, встрепанный осенним ветром кустарник, бедненько одетый золотом листьев. Лицо Сашки - мило-задумчивое, видно, что он по горло сыт приятными воспоминаниями и они играют на душе его, как лучи солнца на воде ручья.

– Сядем,- предлагает он, остановясь у глинистого обрыва, за стеною монастыря.

Ветер гонит клочья облаков, по лугам летят тени; на реке стучит рыбак, конопатит лодку.

– Слушай,- говорит Сашка,- давай поедем в Астрахань?

– Зачем?

– Так. А то - в Москву?

– А как же - Лиза?

– Лиза... н-да-а...

И, в упор глядя на меня, спрашивает:

– Влюбился я в нее али нет еще?

– Ты бы околодочного спросил об этом.

Он хохочет; смех у него легкий, ребячий. Взглянул на солнце, на тени и вскакивает на ноги.

– Сейчас конфетчицы выйдут, - айда!

Он быстро шагает в улицу, озабоченный, засунув руки в карманы, нахлобучив картуз на глаза. Из ворот одноэтажного, казарменной постройки, дома одна за другою шумно выбегают девицы в платочках и серых передниках. Вот и Зина, стройная брюнетка с монгольским лицом и раскосыми глазами, в красной кофте, туго охватывающей ее бюст.

– Идем кофей пить,- говорит Сашка, хватая ее за руку, и сразу же торопливо начинает:

– Неужто ты все-таки выйдешь за эту плешивую собаку? Ведь он тебя ревновать будет...

– Всякий муж должен ревновать,- серьезно говорит Зина.- А что - за тебя идти?

– И за меня - не надо!

– Брось,- говорит девица, хмурясь.- Что не работаешь?

– Гуляю.

– Эх ты... Не хочу я кофею

– Вот еще!
– восклицает Сашка, увлекая ее за собою в дверь булочной; там, сидя у окна за маленьким столиком, он спрашивает Зину:

– Ты мне веришь?

– Верю всякому зверю, лисе и ежу, а тебе - погожу!
– медленно отвечает конфетчица.

– Ну, тогда я пропал через тебя!

Сашка уверен, что в эту минуту он переживает сердечную драму,- губы у него дрожат, глаза увлажнены, он - искренно взволнован.

– Ну,- пропал я, утопился в своих слезах, ладно, туда мне и дорога, если я не умею счастья поймать. Только и тебе сладко не будет! Уж я тебе покою не дам. Пускай он - домохозяин и лошади у него, ну, а ты - ни куска не съешь, меня не вспомнив! Так и знай...