Виктор вспомнил, как на дежурствах в госпитале смену за столом объединяла порой всего лишь банка сайры, чашка кофе и китайский салат, понимающе улыбнулся Полине и направился к двери.

– До свидания, – услышал он за спиной. – Спасибо, что зашли и сказали мне… о Беляковой. Правда, спасибо.

Платонов на мгновение замер, взявшись за дверную ручку, потом буркнул: «Не за что» и вышел в коридор. О чём ему сейчас говорила Кравец, было совершенно понятно – он и сам работал здесь ещё не настолько долго, чтобы прослыть своим окончательно и бесповоротно. Всё время, что прошло с момента приёма на работу, он тоже присматривался к коллегам, старался больше молчать и слушать, вникал в систему авторитетов, оценивал уровень скандалов на «пятиминутках» и юмор в ординаторских и операционных. Постепенно в телефоне прибавилось контактов, в голове – имён медсестёр и санитарок. Виктор запоминал, где лежат журналы для отчётности, что нужно сделать, чтобы получить кровь для переливания, как пройти в лабораторию, где кабинет выдачи больничных листов, с кем можно фривольно пошутить, а кому лучше вообще никогда не улыбаться, чьё слово на конференциях самое громкое, а чьё – самое главное.

Он сформировал для себя альтернативную иерархию – и определил степень важности каждого из коллег. Кому доверяет, кого опасается, кого не понял и понять не может.

Уже в коридоре, вспоминая прикосновение Кравец, Виктор понял, что она выбрала самый простой, женский путь – кофе, косметика, милая улыбка, флирт, попытки разговорить собеседника. Что же, она имела на это право.

– Право и возможность, – думал Платонов, на ходу пожимая руки идущим навстречу докторам. – Я бы, наверное, всё ей рассказал.

Он видел перед собой внимательные, чуть виноватые глаза Полины, вспоминал, как впервые встретил её вчера в приёмном отделении. Он ведь просто тогда окунулся в неё, в её запахи, звуки, движения – и чувствовал, что против всех установленных правил и принципов его злит в этой ситуации только одно.

Приглашая Виктора на кофе, она хотела его использовать.

Это бесило. Это раздражало. Это требовало реакции. Он чувствовал себя, как пойманная на крючок рыба.

– Надо посмотреть график – не совпадают ли дежурства с ней на следующий месяц, – сквозь зубы буркнул Платонов, остановившись на площадке между этажами. – И если да – в такие дни держаться на расстоянии. Никаких вольностей, и уж тем более никакого кофе. Поменьше разговоров. При хорошем раскладе я буду видеть её пару раз в месяц на утренних конференциях.

Он резко сжал и разжал кулаки, встряхнул головой и вернулся в ординаторскую. И уже там узнал, что у ожогового отделения со следующей недели новый терапевт-консультант.

– Какая-то новенькая. Кравец, кажется, – на ходу сказал Лазарев. – Имя-отчество забыл, Шубина в трубку что-то буркнула… Марина, Алина…

– Полина, – машинально поправил Платонов и сел в кресло.

– Точно, – поднял вверх палец заведующий. – Полина Аркадьевна. Просят с ней понежней, поласковей. Молодая, всех наших особенностей не знает. Кофе будешь?

– Нет, только что пил, – отказался Виктор. – Вот как раз с этой… Полиной Аркадьевной.

Потом помолчал и добавил:

– И не такая уж она молодая, если честно.

Но легче ему от этого не стало.

Платонов сидел на диване в ординаторской и держал в руке чашку медленно остывающего кислого корейского кофе. Налил он его рефлекторно, исходя из правила: «Есть свободное время? Отдыхай, выпей кофе, вытяни ноги».

Михаил Москалёв, ординатор ожогового отделения, помоложе Платонова, но уже поопытнее (под руководством Лазарева он набирался опыта четвёртый год), дремал полулёжа после смены дежурства. В операционную никому было не нужно. Поэтому он мог позволить себе откинуться, подложить под локоть подушку, сложить руки на груди и под тихий бубнёж телевизора посмотреть парочку снов. А если повезёт, то и больше.

Лазарев в ожидании гудка селектора, приглашающего в перевязочную, крутил ленту новостей, выбирая что-нибудь наиболее аполитичное, отдавая предпочтение музыке восьмидесятых и аудиотехнике. Будучи фанатом старого рока в духе Pink Floyd и Deep Purple, он давно уже прослыл загадочным аудиофилом, предпочитающим тёплый ламповый звук с винила. Иногда он находил что-то интересное на Youtube из времён своей молодости, – включал, делая чуть погромче маленькие колонки возле монитора, а Платонов пытался угадывать, кто это поёт. С Queen он почти никогда не промахивался, но порой слышал от Лазарева очень экзотические названия групп и проникался невольным уважением к заведующему, обладающему нестандартным вкусом.

Сам Виктор – при всём уважении к творцам рока – ни психоделией Pink Floyd, ни гитарными риффами Rainbow надолго увлечься никогда не мог, предпочитая что-то полегче и попроще. Музыку, звучащую из колонок у Алексея Петровича, он воспринимал как некий историко-культурный ликбез, особо не надеясь, что знание это ему пригодится, но поддержать беседу об исполнителях мог и с удовольствием это частенько делал.

Прямо сейчас у Лазарева играл Led Zeppelin – его Платонов узнал по «Лестнице в небеса» и по «Песне иммигрантов», после которых ни голос, ни манера исполнения долгое время не менялись, из чего Виктор сделал вывод, что «Свинцовый дирижабль» сегодня возглавляет хит-парад Алексея Петровича.

Хотелось, чтобы ни музыка, ни эта кофейная дремота не прекращались. Платонов очень дорожил первым часом рабочего времени. Можно было собраться с мыслями, под глоток горячего ароматного напитка просмотреть все истории болезни, освежить в памяти анализы и назначения, определить приоритеты по перевязкам. Но сегодня почему-то он был настроен сидеть в кресле и смотреть в экран телевизора, где почти беззвучно совершалось какое-то утреннее новостное действо.

– В районе опять дачи горели, – сказал Лазарев, прочитав об этом с экрана монитора. – Похоже, что для нас работы не нашлось на этот раз.