— Так, а причем тут Китай, Ян Генрикович? — спросил я.

— Можешь считать меня параноиком — но я уверен, что молдавские цыганы, которые к нам в июле добираются и скупают драгметаллы, янтарь и всё вот это вот — через них и живые роги идут. Еще — наверняка бобровая струя и хвосты, я почти уверен. От нас — в Молдавию, оттуда — Румыния, порты… Я ведь почему к главреду вашему обратился? Ну да, про наших егерей в газете написать — дело хорошее. Но журналистское расследование тут было бы нелишним, смекаешь?

— А органы…

— А органы этим заниматься почему-то не хотят. Может, плевать им на оленей, может… Ну, всякое может быть. У меня есть выход на одного майора в Гомеле, из Управления БХСС — но он говорил, что если доказательств не будет, то и шевелиться не станет.

За окном автомобиля мелькали белые стволы берез, мрачновато-темные дубы с раскидистыми кронами, густые орешники заполняли собой яры и овраги, над болотянками вдоль дороги вились тучи мошкары, лучи солнца пробивались сквозь листву и заставляли жмуриться и улыбаться, несмотря на всю серьезность обсуждаемой темы. Майское солнышко — оно такое!

В мозгу у меня вертелся вопрос: если Стельмах с такой уверенностью говорит о журналистском расследовании — значит, были прецеденты? Я по памяти мог назвать злободневный и острый "Фитиль", работу великих журналистов Аркадия Ваксберга, Юрия Щекочихина — но это всё союзный уровень. Провинция — это провинция, тут, как известно, ворон ворону руку моет тем самым миром, которым они мазаны… С другой стороны, мой шеф — член райкома партии, он фигура в городе и районе крупная, и с газетой нынче считаются. Может и получится что… Я-то только за, мне нужно очки зарабатывать, фигурой становится! Так что вариантов было немного:

— Я в деле. Сколько у нас времени есть?

— Дня три, потом тот майор в отпуск уедет, в Ялту, — Стельмах докурил сигарету и сунул в закрепленную на дверце консервную банку.

За окно не бросил — бережет лес, однако!

— Та-а-ак… А куда мы сейчас едем?

— В Гагали, к Бышику и Пинчуку — это мои егеря-волчатники, заберем их с собой — и к оленям. Ты с ними в пути можешь побеседовать, интервью взять — или как это у вас называется? Эти двое у меня как правая и левая рука. Оба — фронтовики, боевые товарищи… Еще на Западенщине АКовцев и ОУНовцев гоняли, потом на пенсию вышли — и ко мне. Прекрасные стрелки, и мужики бывалые. В основном занимаются организацией охот и отстрелом хищников. Тут не статью — остросюжетный роман писать можно!

Я, впечатленный, закивал — такое с руками оторвут! АК — "Армия крайова", националисты польские, которые с одинаковой лихой злобой воевали против нацистов и против советских партизан в годы немецкой оккупации. А ОУН-УПА — националисты украинские. И воевали с ними аж до 1956 года… Так что егеря эти — явно волкодавы те еще! И если Стельмах дает добро на публикацию материала про них — значит, знает, что делает. В конце концов, столько лет прошло…

Но мне срочно нужно было как-то залегендировать наводку на базу браконьеров, чтобы закинуть ее БООРовцам, и потому я сказал:

— На обратном пути заскочим в Крапивню, там есть у меня человек один, я его могу про браконьеров этих поспрошать… — Крапивня была лесной деревенькой дворов на сто, и каждый первый мужик там держал дома ружье и промышлял охотой.

— М-м-мда? Я вроде всех крапивников знаю, кто это там такой осведомленный?.. Ладно, ладно, журналистская тайна, да?

— Да, — и я не то что бы совсем блефовал.

Во время моей работы в "Маяке" в веке двадцать первом, еще до поездки в Москву, жил-был в Крапивне один вредный дядька, Василий Петрович Стрельченко. Особенно его волновали вопросы благоустройства и дорожного строительства, и ровно в 8-30 утра каждый понедельник у меня в кабинете разрывался телефон — он звонил и звонил, пока ему не отвечали, чтобы выдать пятиминутку ненависти. Злобно, кратко и четко он излагал свои претензии к коммунальщикам и дорожникам, называя имена, фамилии, адреса, пароли и явки. Так что проблем с критическими материалами, коих с нас требовали n-ное количество в неделю, у меня не возникало. Разве что приходилось порой и в другие забытые Богом и властями места прокатиться — не будешь же всё время писать про Крапивню?

Сейчас Стрельченке должно было быть лет четырнадцать или около того. И казалось мне, что такие натуры не меняются с возрастом — въедливость и дотошность передаются, скорее всего, генетически. Да и вообще — расспросить местную пацанву было делом неглупым. Мальчишки — они порой информированы куда лучше бабулек на лавочках. Пока бабули работают стационарно, пацаны носятся повсюду и всё видят и слышат — хотя не могут порой правильно интерпретировать то, чему стали очевидцами. В интерпретации бабулям равных нет, тут не поспоришь. Столько версий накидают, что рептилоиды и масоны покажутся серой обыденностью!

Двое пожилых мужчин в одинаковых куртках, скорее похожие на геологов или туристов, чем на смершевцев или чекистов, ожидали у колодца с журавлем. Пинчук носил роскошные моржовые усы и очки на резинке, Бышик — эдакую профессорскую бородку. Только вместо гитар у них на плечах висели чехлы с оружием и патронташи. Судя по выглядывающим из них своеобразного вида патронам — скорее всего, карабины ТОЗ-17, что-то такое я читал про этот изыск советского оружейного дела.

— Бышик, Владимир Иванович, — представился бородатенький.