— Старая дура! — мальчишка-таки не выдержал. — Арвис, не слушай его! Я приказываю тебе повиноваться!

— Простите, господин, — Арвис вновь склонился, но этому поклону явно чего-то недоставало. Уважения? — Однако наследником был объявлен господин Джеррайя. И пока он отсутствует…

— Он и будет отсутствовать! Он не вернется уже! Неужели не понятно?

Миара разглядывала тело. Мертвый барон не производил впечатления. Всего лишь еще один покойник. Сколько Винченцо их видывал? Этот какой-то еще неряшливый, одутловатый.

— Его не травили, — тихо произнесла Миара.

— Я ваш господин! И я приказываю… приказываю…

— Это легко проверить, — госпожа Бригитта произнесла слова мягко. — Арвис, вы не откажетесь быть свидетелем?

— Буду счастлив.

— Господа…

— У него и вправду сердце не выдержало, — Миара отпустила руку, которая упала бессильно. — Странно. Хотя порой случается. Люди такие хрупкие.

В зале развернули траурные полотна. И белизна их резала глаз, заставляя морщиться. На фоне её особенно яркими казались гербы. Со щитов скалились крылатые львы, красные и зеленые гепарды, да змеи.

Неуютно.

Давит на уши тишина. Собаки и те притихли, словно и они чуяли грядущие перемены.

Госпожа Бригитта облачилась в траурное платье из белого атласа. И цвет ткани подчеркивал болезненную желтизну кожи. Алыми каплями крови горели бусины четок, которые баронесса держала в руках. Она перебирала эти бусины и смотрела исключительно перед собой.

Сюда, в зал, вынесли и тело.

Омытое.

Облаченное в доспех. Зерцало закрывало лицо барона, и сам он казался неожиданно грозным. Руки, перехваченные тонкими кожаными шнурами сжимали меч, причем явно боевой.

Старый.

— С ним мой муж сражался, — тихо произнесла баронесса.

В зале нашлось место и иным людям.

Стража.

И замковые слуги из чистых. Даже смерды, которые служили здесь, и те пришли и ныне жались к стенам. Они тряслись от страха и в то же время их снедало любопытство.

Дагу тоже дозволили переодеться.

Узкие кожаные штаны. Камиза с пышными рукавами, отделанными кружевом. И длинная котта, расшитая жемчугом. И ткань белая, яркая.

— Знаешь, — задумчиво произнесла Миара, которая не пожелала переоблачаться и теперь, в платье нежно-лазоревого цвета, выделялась средь прочих. — Он ведь готовился.

— Кто?

— Или его мать? Смотри, котта сшита не так давно. Он ведь растет и, как мне сказали, довольно быстро. А она впору. Даже чуть великовата, будто навырост делали. Ткань дорогая. Шитье.

— Что не так с шитьем?

— Присмотрись. На ткани герб де Варренов. Их цвета. Но в белом исполнении. Белый — цвет траура.

Это Миара произнесла довольно громко.

И Даг взрогнул, обернулся, одарив Миару жарким взглядом.

— Если ткань и можно было купить загодя, то вряд ли с таким узором. Стало быть, расшивали здесь. Времени это занимает немало. Она знала, что муж умрет. Вот и подготовилась.

Миара ответила жениху ободряющей улыбкой. И тот выпятил грудь.

— Давай уже! — сказал он, не скрывая раздражение. — Неси. Пусть все убедятся!

— Думаю, та женщина или говорила правду про болезнь, хотя особо больным он не выглядел, или собиралась её устроить.

— Похоже на то.

— И с магом она договорилась. Хотя… тут сложно. Мы не знаем, какую он клятву приносил. А совсем без клятвы его никто бы не нанял.

Баронесса двигалась неспешно и гордо, всем видом показывая, кто отныне главный в доме. И Арвис следовал за госпожой.

В зале стало тихо.

Еще тише, чем было, хотя еще недавно подобное казалось невозможным. Слуги и дышать-то старались через раз.

— Мы поженимся! — тишина, кажется, нервировала не только Винченцо. — Слышишь? Сегодня же! Я объявлю тебя моей женой! Перед богами и людьми! Вы все! Я приказываю радоваться.

Никто даже не улыбнулся.

А кто-то и вздохнул, судорожно, тяжко. Похоже, барона если и не любили, то всяко уважали. А на Дага смотрели с неодобрением.

Младшие братья его держались в стороне. Особенно один, которого Винченцо прежде не видел. Тот самый, ущербный.

Он и вправду был нехорош.

Выгнутая спина, перекошенная фигура. Рука на перевязи и вместе с тем удивительно красивое лицо. Черты тонкие полупрозрачные. Кожа белая. Волосы светлые, золотистые, перехвачены простою лентой. И одет паренек пусть и не в лохмотья, но всяко без излишней роскоши. Он стоял, опираясь на плечо младшего брата, и было видно, что даже это ему мучительно.

— Радуйтесь! — взвизгнул Даг.

— Они, несомненно, возрадуются, — сухо ответила госпожа Бригитта, возвращаясь в залу. В руках она несла весьма массивную шкатулку, украшенную резьбой. Серебряные накладки потемнели от времени, а красное дерево приобрело тот характерный выдержанный оттенок меди, который появляется после второй сотни лет использования. — Когда отдадут дань памяти моему дорогому мужу и вашему многоуважаемому отцу.