Полная, с обрюзглым лицом, сильно разрисованным, она играла подведёнными глазами, и её слишком яркие губы фамильярно улыбались Ивану Ивановичу. Костюм её соединял цвета жёлтый, красный и зелёный...

В одной руке она держала веточку, похожую на розгу, а в другой что-то вроде венка, от которого пахло лавровым листом.

– Что такое?
– обеспокоился Иван Иванович, кутаясь в одеяло.
– Я... что вам угодно? Я, кажется, уже встречал вас... Вы кто?

И вдруг - она, громко засмеявшись, сказала ему:

– Не узнал? Я - Слава!

– И-извините!
– воскликнул Иван Иванович.- Но - бога ради! Я не могу встать пред вами... я не одет... то есть я - раздет! Визит ваш... неожиданный и так приятный мне...

– Не смущайся, Ванечка!
– сказала Слава тоном доброй матери.
– Я ведь не считаюсь с приличиями... Я пришла венчать тебя... Прими же мой поцелуй!..

Она, склонясь над ним, впилась в его уста своими раскрашенными губами, и Иван Иванович почувствовал, что поцелуй её пахнет типографской краской.

– Иван!
– говорила Слава, обняв его одной рукой за шею, а другою натягивая венок на череп ему, как обруч на бочонок.
– Иван! Идём со мною на Парнас! Пора! Тебя там ждут!

– Сударыня! Позвольте мне одеться, - сказал Иван Иванович, трепеща от восторга.

– Иван! Поверь, что гений не должен ничего скрывать от мира!

– А я не простужусь?
– спросил Иван Иванович.

– О, нет!
– сказала Слава.

Она выдернула его из-под одеяла и, схватив в объятия, стала покрывать лицо его поцелуями. Иван Иванович чувствовал себя так, точно он таял на груди её, таял и - вскипал. Ему казалось, что на его теле вздуваются пузыри, как от ожогов, и что - о, боже мой!
– он весь, всё существо его надувается, превращаясь в огромный водянистый пузырь.

– Что ты со мной делаешь?
– вскричал он так громко, что чуть не лопнул.

Слава торжествующе улыбнулась ему, и тут Иван Иванович Иванов потерял сознание...

...Ощущение сырости и холода заставило его очнуться от забытья. И как только он очнулся, то сейчас же понял, что с ним совершилось удивительное и фантастическое превращение.

Он видел, что он - не более как пузырь, один из тех эфемерных пузырей, которые вскакивают на лужах воды в ненастную погоду. И ещё он видел, что действительно он - "наш известный и талантливый беллетрист" - плавает по поверхности некоторой мутной лужи, небольшой и ограниченной бордюром жидкой грязи. Вокруг его плавало многое множество ему подобных; они подталкивали его, обгоняли и, шипя, лопались. Над лужей носился странный и однообразный звук - что-то шипело и попискивало, как перекисшая опара, когда её месят. С неба, покрытого безнадёжно серыми тучами, падали унылые капли дождя; они падали на поверхность лужи, вода морщилась от их ударов, а пузыри всё вскакивали на ней, куда-то плыли, толкая друг друга, шипели и лопались. За краткий миг своего бытия они едва успевали отразить в себе окружающее их и серое небо над ними. Они повторяли шипение друг друга и метались на поверхности лужи, маленькие, мутные, несчастные...

Иван Иванович сначала держался в стороне от них. Надувшись до возможных, без риска лопнуть, размеров, он с пренебрежительным любопытством оглядывался вокруг себя, стараясь понять - где он?

Что это такое?

Мимо него следовала к берегу лужи кучка мелких пузырей, и один из них шипел, поучая следующих за ним:

– Смысл жизни - в красоте...

– Те, те, те!
– возгласил один из пузырей, следовавших за учителем, принимая вид умника, которому сразу всё стало ясно, важно надулся и тотчас же лопнул.

– Писатель есть дудка, чрез кою проходя, мудрость жизни превращается в гармонию звуков и слов... И он есть кисть в руке духа жизни, - кисть, которой некто мудрый пишет на скрижалях искусства...

Но тут оратор тоже лопнул, а на месте, которое он занимал, не осталось никакого знака.

"Это знакомые речи!
– подумал Иван Иванович.
– И, кажется, это знакомые лица... Но странно!
– почему же они не замечают меня?"

И он ещё немножко надулся.

Но вот его толкнули, и он увидал рядом с собой неизвестного ему пузыря.

– Здравствуйте, Иванов! Не узнали? А помните критическую статью о вашей повести в "Ропоте отживших"? Это моя!

– Ах!
– воскликнул приятно изумлённый Иванов.
– Это вы? Поверьте, что мне... что я вас... чрезвычайно рад! Благодарю! Такая тонкая и умная, такая лестная статья!

– По заслугам! Ваш талант дал мне в общей сложности материала на десять фельетонов - плюс наслаждение при чтении ваших ярких произведений... Большой у вас талант!

– Ги-и! Я очень рад... Хорошо, когда нравишься, значит, попал как раз в точку... Но однако иные и поругивают меня...

– О, стоит ли с ними считаться? Что они понимают в литературе? Я же, не забудьте, уже сто третий год занимаюсь критикой... да-с!

– Чрезвычайно обязан вам. Но скажите - это что же? это где же мы? спросил Иван Иванович.

Критик повернулся на своем основании и ответил:

– Это - Парнас! Наш современный Парнас...

Иван Иванович съёжился от изумления...

– Н-да-а!
– сказал он, помолчав.
– Вот как! Ничего... но - несколько тесно здесь и сыро, знаете...

– О, к этому привыкаешь! Место действительно обильное влагой... Но...