— А потом мы пошли в кафе, и я сломал зуб о свиное ребро, — батя сочувственно крякнул, я продолжил, — пришлось посетить стоматологию. Доктор оказался очень хорош, быстро поставил пломбу. Было совсем не больно! Увы, теперь нельзя есть до завтрашнего дня.

— Похвально, что ты не стал тянуть с этим. Не забываешь избавляться от мусора по вторникам и четвергам? Хорошо заботишься о коте? Мои помидоры еще не засохли?

— Не переживай, бать. Твой сын достаточно самостоятельный, чтобы позаботиться о доме и окружающих, — гордо уверил я отца.

— Ха-ха, молодец, сын! — отцовская похвала очень приятна, я улыбнулся. Отец продолжил: — Кстати, тебе хватает денег? Может, прислать тебе еще?

— Нет, что ты! Хватает с избытком. Кстати, почему ты не открыл мне счет в банке, а оставил гору наличности?

Батя замолчал, потом смущенно ответил:

— Почему-то я даже не подумал, что так можно.

Я засмеялся. Спросил:

— А я могу сам открыть на себя счет и положить туда деньги?

— Боюсь, что без твоего старика тут не обойтись. Если не ошибаюсь, до 16 лет открывать счет нельзя. Ничего, когда я приеду, мы обязательно решим этот вопрос.

Я не стал спрашивать, сколько еще продлится его командировка. Все равно он не знает, только расстрою. Мы поболтали о пустяках еще немного и попрощались. Пронесло. Не пришлось врать о Сэкере-тян. Врать вообще плохо, а родителям — плохо вдвойне. Но от правды батя офигеет настолько, что лучше ему ее не знать.

На улице стемнело, я покормил котика, тоскливо посмотрел на холодильник. Сегодня без ужина. Поднялся в комнату, при помощи «автоучебы» быстро разобрался с домашней работой. Зуб почти перестал болеть. Отлично. Сходил в душ, завел будильник и лег спать. Завтра в школу.

Я лежал на нижнем шконаре возле печки и скучал. Место считалось козырным, но мне не пришлось отстаивать право на него силой. Как-никак, звезда мировой величины.

Барак жил своей жизнью — политические ругали Союз, шпилявые резались в карты, по третьему кругу играя кони какого-то бедолаги. В дальнем углу барака о чем-то визгливо переругивались педерасты.

Внезапно дверь барака открылась, впустив волну холода и Промокашку — одного из воровских шестерок. Черти, живущие около двери, начали на него орать. Шестерка по иерархии ниже черта, но трогать его себе дороже. Ударил шестерку вора — ударил самого вора. Никто, кроме хозяина не смеет к нему прикасаться.

Промокашка огрызнулся, закрыл за собой дверь и подошел ко мне. Изогнулся в чем-то похожем на поклон и сказал:

— Афанасий Иваныч со всем уважением приглашает тебя в шестой барак. Авторитетный человек сегодня на лагерь заехал, воры празднуют.

Шестой барак — самый козырный. В нем срок мотают только воры, стремяги и их «семейники». Я обрадовался. Вечер перестал быть томным. Не вставая, ответил Промокашке, не глядя на него. Авторитет надо блюсти:

— С уважаемыми людьми посидеть не в падлу. Буду.

Промокашка убежал.

Я полежал на шконаре еще минут 20. Прийти сразу — потерять лицо, показав, что я готов суетиться по щелчку пальцев любого вора. Прийти поздно — показать, что Артист (моя лагерная погремуха) забурел и перестал уважать воров. Это чревато. 20 минут — золотая середина. Неписанные правила Колымы сложны, но у меня получилось разобраться и понять все нюансы.

Нашел у печки свои валенки. Почти новые, я — их первый владелец. Подарок Цикория — правой руки Афанасия Ивановича, который являлся смотрящим за лагерем. С удовольствием сунул в валенки ноги, зажмурился, ощутив приятное тепло. В лагере быстро учишься ценить мелкие радости. Взял гитару — подарок начальника лагеря за то, что я с нуля слепил ему лагерный хор, который регулярно брал первые места на всесоюзных конкурсах. Начальнику и его заму по воспитательной работе прилетело по звездочке, мне — гитара, кило индийского чая и пара хороших шматов сала.

В сушилке одел свой ватник. Ватник тоже новый и тоже подарок — Артиста все уважают. Ватные штаны я и не снимал. Одел на голову ушанку и вышел из барака в стылую тьму. Мороз кольнул лицо, я выдохнул пар, который прямо в воздухе кристаллизировался и опал инеем на черный снег — много бродяг в лагере, утоптали тропинки. На улице-то за тридцатник.

Ускорив шаг, направился к шестому бараку, параллельно вспоминая свою вольную жизнь.

Я умер и переродился в СССР 70-х годов. Поначалу все шло отлично. Я «писал» книги, сворованные из будущего, пел такие же ворованные песни. За пару лет я стал фигурой союзного масштаба. Еще через пару-мирового. Забурев, я расслабился. Мой американский продюсер стал класть часть заработанных денег на мои офшорные счета и покупать на них акции будущих айти-гигантов. В какой-то момент он спалился и его взяли за жопу федералы. Продюсер оказался падлой и сразу меня сдал, раскрыв схему. Пошли публикации в газетах: «Секретные счета советского миллиардера», «Суперзвезда-коммунист оказался новым Рокфеллером» и так далее. Кгб взяло меня прямо на шикарной пятикомнатной хате на Тверском, сняв с сочной негритянки, приехавшей учиться в СССР из какого-то африканского недогосударства, которым Союз зачем-то пытался привить социализм, вбухивая валюту.

Дальше было полгода допросов и судов. Следствию было трудно, на мои похождения и статей-то в советском законодательстве не нашлось. Наконец, вынесли приговор — 15 лет общего режима. И вот я чалюсь здесь уже 8. Обжился, привык. Хорошо быть попаданцем-звездой — везде устроюсь.

А вот и шестой барак. Вошел в дверь. В отличие от нашего, «политического» барака, здесь она утеплена войлоком. За большим столом возле печки сидело с десяток воров. На печке грелся котелок с чифирем. Поляна — моё почтение! Конфеты, колбасы, завезенные с материка свежие (в январе-то!) помидоры. Само собой, сало, лук, селедка и большая бутыль мутного самогона. Сразу видно — сиделец к нам заехал непростой. Все лучшее — на стол!