Внизу, под откосом, на водокачке пыхтит пароотводная трубка, по съезду катится пролётка извозчика, вокруг - ни души. Отравленный, я иду вдоль откоса, сжимая в руке холодный камень, - я не успел бросить его в казака. Около церкви Георгия Победоносца меня остановил ночной сторож, сердито расспрашивая - кто я, что несу за спиной в мешке.

Я подробно рассказал ему о казаке - он начал хохотать, покрикивая:

– Ловко-о! Казаки, брат, дотошный народ, они не нам чета! А бабёнка-то сука...

Он подавился смехом, а я пошёл дальше, не понимая - над чем же он смеётся?

И думал в ужасе: а что, если бы такое случилось с моей матерью, с бабушкой?

VIII

Когда выпал снег, дед снова отвёл меня к сестре бабушки.

– Это не худо для тебя, не худо, - говорил он мне.

Мне казалось, что за лето я прожил страшно много, постарел и поумнел, а у хозяев в это время скука стала гуще. Всё так же часто они хворают, расстраивая себе желудки обильной едой, так же подробно рассказывают друг другу о ходе болезней, старуха так же страшно и злобно молится богу. Молодая хозяйка после родов похудела, умалилась в пространстве, но двигается столь же важно и медленно, как беременная. Когда она шьёт детям бельё, то тихонько поёт всегда одну песню:

Спиря, Спиря, Спиридон,

Спиря, братик мой родной;

Сама сяду в саночки,

Спирю - на запяточки...

Если войти в комнату, она тотчас перестаёт петь и сердито кричит:

– Чего тебе?

Я уверен, что она не знала ни одной песни, кроме этой.

Вечером хозяева зовут меня в комнату и приказывают:

– Ну-ка, расскажи, как ты жил на пароходе!

Я сажусь на стул около двери уборной и говорю; мне приятно вспоминать о другой жизни в этой, куда меня сунули против моей воли. Я увлекаюсь, забываю о слушателях, но - ненадолго; женщины никогда не ездили на пароходе и спрашивают меня:

– А всё-таки поди-ка боязно?

Я не понимаю - чего бояться?

– А вдруг он свернёт на глубокое место да и потонет!

Хозяин хохочет, а я - хотя и знаю, что пароходы не тонут на глубоких местах, - не могу убедить в этом женщин. Старуха уверена, что пароход не плавает по воде, а идёт, упираясь колёсами в дно реки, как телега по земле.

– Коли он железный, как же он плывёт? Небось топор не плавает...

– А ковш ведь не тонет в воде?

– Сравнил! Ковш - маленький, пустой...

Когда я говорю о Смуром и его книгах, они смотрят на меня подозрительно; старуха говорит, что книги сочиняют дураки и еретики.

– А псалтирь? А царь Давид?

– Псалтирь - священное писание, да и то царь Давид прощенья просил у бога за псалтирь.

– Где это сказано?

– На ладони у меня, - я те вот хвачу по затылку, и узнаешь - где!

Она всё знает, обо всём говорит уверенно и всегда - дико.

– На Печорке татарин помер, так душа у него горлом излилась, чёрная, как дёготь!

– Душа - дух, - говорю я, но она презрительно кричит:

– У татарина-то? Дурак!

Молодая хозяйка тоже боится книг.

– Это очень вредно книжки читать, а особенно - в молодых годах, говорит она.
– У нас на Гребешке одна девица хорошего семейства читала-читала, да - в дьякона и влюбилась. Так дьяконова жена так срамила её - ужас даже! На улице, при людях...

Иногда я употреблял слова из книг Смурого; в одной из них, без начала и конца, было сказано: "Собственно говоря, никто не изобрел пороха; как всегда, он явился в конце длинного ряда мелких наблюдений и открытий".

Не знаю почему, но мне очень запомнилась эта фраза, особенно же полюбилось сочетание двух слов: "собственно говоря"; я чувствовал в них силу, - много они принесли горя мне, смешного горя. Есть такое.

Однажды, на предложение хозяев рассказать им ещё что-нибудь о пароходе, я ответил:

– Мне уж нечего рассказывать, собственно говоря...

Это их изумило, они закаркали:

– Как? Как ты сказал?

И все четверо начали дружно хохотать, повторяя:

– Собственно говоря, а - ба-атюшки!

Даже хозяин сказал мне:

– Плохо ты выдумал, чудак!

С той поры они долго звали меня:

– Эй, собственно говоря! Иди-ка подотри пол за ребенком, собственно говоря...

Это бестолковое издевательство не обижало, но очень удивляло меня.

Я жил в тумане отупляющей тоски и, чтобы побороть её, старался как можно больше работать. Недостатка в работе не ощущалось, - в доме было двое младенцев, няньки не угождали хозяевам, их постоянно меняли; я должен был возиться с младенцами, каждый день мыл пелёнки и каждую неделю ходил на Жандармский ключ полоскать бельё, - там меня осмеивали прачки.