Шрифт:
Говорила Аксинья; она стояла у окна и вся дрожала и в пояс кланялась им, то прижимая руки к животу, то нелепо простирая их вперёд.
Васька лежал неподвижно; рубашка на его груди была разорвана, и эта широкая грудь, поросшая густой рыжей шерстью, вся трепетала, точно в ней билось что-то, билось, бешено стремясь вырваться из неё. Он хрипел, и глаза его были закрыты.
Столпившись в кучу, как бы слепленные в одно большое тело, девицы стояли у дверей и молчали, слушая, как Аксинья глухо бормочет что-то и как хрипит Васька. Лида, стоя впереди всех, быстро очищала свою правую руку от рыжих волос, запутавшихся между её пальцами.
– А - как умрёт?
– раздался чей-то шёпот. И снова стало тихо...
Одна за другой, стараясь не шуметь, девицы осторожно выходили из Васькиной комнаты, и, когда они все ушли, на полу комнаты оказалось много каких-то клочьев, лоскутков...
В комнате осталась Аксинья.
Тяжело вздыхая, она подошла к Ваське и обычным своим басовым голосом спросила его:
– Что тебе сделать теперь?
Он открыл глаза, посмотрел на неё и не ответил ничего.
– Ну, говори уж... Выпить... прибрать... так вот я прибрала бы... А то, может, воды выпить хочешь? И воды дам...
Васька молча тряхнул головой, и губы у него зашевелились. Но он не сказал ни слова.
– Вон как - и говорить-то не можешь!
– молвила Аксинья, обёртывая косу вокруг шеи.
– До чего замучили мы тебя... Больно, Вася? а?.. Ну, уж потерпи... ведь это пройдёт... это сперва только больно... я знаю!
На лице Васьки что-то дрогнуло, он хрипло сказал:
– Дай... водицы...
И выражение неудовлетворённого голода исчезло из его глаз.
Аксинья так и осталась наверху у Васьки, спускаясь вниз лишь затем, чтоб поесть, попить чаю и взять чего-нибудь для больного. Подруги не разговаривали с ней, ни о чём не спрашивали её, хозяйка тоже не мешала ей ухаживать за больным и вечерами не вызывала её к гостям. Обыкновенно Аксинья сидела в Васькиной комнате у окна и смотрела в него на крыши, покрытые снегом, на деревья, белые от инея, на дым, опаловыми облаками поднимавшийся к небу. Когда ей надоедало смотреть, она засыпала тут же на стуле, облокотясь о стол. Ночью она спала на полу около Васькиной кровати.
Они почти не разговаривали; попросит Васька воды или ещё чего-нибудь, - Аксинья принесёт ему, посмотрит на него, вздохнёт и отойдёт к окну.
Так прошло дня четыре. Хозяйка усердно хлопотала о помещении Васьки в больницу, но места там пока не было.
И вот однажды вечером, когда Васькина комната уже наполнилась сумраком, он, приподняв голову, спросил:
– Аксинья, ты тут, что ли?
Она дремала, но его вопрос разбудил её.
– А где же?
– отозвалась она.
– Поди-ка сюда...
Она подошла к кровати и остановилась у неё, по обыкновению обвив косу вокруг шеи и держась рукой за конец её.
– Чего тебе?
– Возьми стул, сядь сюда...
Вздохнув, она пошла к окну за стулом, принесла его к постели и села.
– Ну?
– Ничего... посиди тут...
На стене, над постелью Васьки, висели его большие серебряные часы и торопливо тикали. По улице быстро пролетел извозчик, слышно было, как взвизгнули полозья. Внизу смеялись девицы, а одна из них высоким голосом пела:
Па-алюбила студента га-алодна-ва...
– Аксинья!
– сказал Васька.
– А?
– Ты вот что... давай со мной жить!
– Живём ведь, - лениво ответила девушка.
– Нет, ты погоди... Давай как следует!..
– Давай...
– согласилась она.
Он замолчал и долго лежал с закрытыми глазами.
– Вот... Уйдём отсюда и заживём.
– Куда уйдём?
– спросила Аксинья.
– Куда-нибудь... Я буду с конки за увечье искать... Заплатят, по закону должны заплатить. Потом, у меня свои деньги есть, рублей шестьсот.
– Сколько?
– спросила Аксинья.
– Рублей шестьсот.
– Ишь ты!
– сказала девушка и зевнула.
– Да... на одни эти деньги можно своё заведение открыть... да ежели ещё с конки сорвать... Поедем в Симбирск, а то в Самару... и там откроем... Первый дом в городе будет... Девок наберём самых лучших... По пяти рублей за вход брать будем.
– Говори!
– усмехнулась Аксинья.
– Чего там? Так и будет...
– Как же!..
– Так, говорю, и будет... Ежели ты хочешь - обвенчаемся.
– Чего-о?!
– воскликнула Аксинья, глупо хлопая глазами.
– Обвенчаемся, - с каким-то беспокойством повторил Васька.
– Мы с тобой?
– Ну да...
Аксинья громко засмеялась. Качаясь на стуле, она взялась за бока и то смеялась густо, басовыми нотами, то взвизгивала, что было совершенно неестественно для неё.
– Чего ты?
– спросил Васька, и опять что-то голодное явилось в его глазах. А она всё хохотала.
– Чего ты?
– спрашивал он её.
Наконец, кое-как сквозь смех и визг, она высказалась: