Вечер у Сухомяткина

Аннотация

А.М.Горький Вечер у Сухомяткина Зимою, раз в месяц, а иногда и дважды,- я получаю от купца Сухомяткина записочку такого содержания: "Уважаемый, покорнейше прошу пожаловать завтра к нам на трехэтажное удовольствие". Записочка остроумно подписана: "С Ухом", а росчерк изображает летящую птицу. На другой день, вечером, я стою на одной из солидных улиц города, у крыльца большого особняка, обильно украшенного гипсовой лепкой; под мышкой у меня узелок с чистым бельем. Тяжелую дубовую дверь отворяет горничная, раскормленная, как лошадь. - Пожалуйте,- говорит она, приподнимая любезной улыбкой румяные щеки так высоко, что ее глаза совершенно скрываются в румяных подушечках жира. В прихожей меня встречает хозяйка Екатерина Герасимовна, пышнотелая, ласковая, с огромной косой, сложенной на голове в четыре яруса. - Пожалуйте! - радостно поет она.- Очень рада, пожалуйте! И заботливо спрашивает: - Белье не забыли? Нюта, скажи Егору, чтоб снес белье в предбанник! Выкатывается сам Сухомяткин, сияющий и как бы маринованный в добродушии; подскакивая на коротких упругих ножках, он потрясает своими округлостями и кричит: - Пож-жалуйте, дорогой! Вот - спасибо! Просветитель наш, Кирилл-Мефодий! Как здоровье? На щеках у него светленькие бачки, голова похожа на глиняный горшок с двумя ручками. Входим в гостиную,- она похожа на мебельный магазин среднего качества; в ней тесно, много жирного блеска золота, много зеркал, всё очень новое, грузное, и от всех вещей исходит нежилой запах. В гостиной меня встречает Матвей Иванович Лохов, кум хозяина, человек небольшого роста, стройный, горбоносый, с французской бородкой и задумчивыми глазами. Он - председатель местного биржевого комитета, но осанкой и манерами напоминает благовоспитанного жулика из Варшавы. - Бонсуар,- говорит он приятным баском.- Коман ву порте ву? Тре бьен! Же осей...1 И, быстро шевеля пальцами, обращается к хозяину: - Продолжаю про осетра: эта рыба шуток не любит... Я здороваюсь с его женой Зиночкой, дамой среднего веса, в рыженьких кудрях, бойкой и синеокой. - Вы слышали? - спрашивает она.- Поехала я сегодня новых лошадей пробовать, а они вдруг и понесли... Хозяин шутит: - Тебе бы самой понести пора! - То есть как это? - невинно спрашивает она. - Н-ну, будто не понимаешь... - Алор,- говорит Лохов.- Нузаллон?2 Сухомяткин кричит жене: - Катюк - готово? Хозяйка тревожно взывает: - Анна - готово? - Кума,- предлагает хозяин Зиночке,- айда с нами! Но она отвечает с необоримой невинностью: - Да ведь я же с Катей мылась! Сухомяткин неистово хохочет, всхлипывая и крича: - Ну и - актриса! Ф-фу ты... Мы, трое мужчин, идем в кухню. Там у раскаленной плиты тяжело возится огромная старуха с седыми усами. Она рычит, размахивая шумовкой над головою мальчишки, одетого в саван со взрослого покойника. Мальчишка плачет. - Это внук ее! - объясняет хозяин.- Гляди, Ефимовна, не перевари! - Ну, что это вы, о господи! - глухим басом тревожно отзывается старуха и трижды плюет к порогу: - Тьфу, тьфу, тьфу! - Марфа Посадница в своем деле! - говорит хозяин, идя по двору.- В Нижний на ярмарку приглашали ее за триста рублей,- не пошла! Вот мы в бане, освещенной двумя запотевшими фонарями, в горячем облаке пара, насыщенного запахом мяты. По липовому полу ходит на четвереньках волосатый, докрасна распаренный кучер Панфил и, задыхаясь, бормочет: - Святы боже, святы крепки... Сухомяткин шлепается на пол, испуганно вытаращив глаза, дергая себя за уши, и орет плачевно: - Что же ты, чёртова голова, уморить меня хочешь? Ишь, до чего накалил, дурак,- сам лягушкой пошел... - Же при... прие...3 - глухо бормочет Лохов, задыхаясь.- Это я просил... - Это они приказали,- говорит кучер неожиданно тонким голоском.- А я крест ищу... Лохов, вытянув руки, как слепой, идет к полку, а кум его катается по полу и визжит: - Уй-юй-юй... Задохнешься, Матвей! - Р-рьен!4 Панфил,- поддай квасом! - Да погоди, дай придышаться. - Рьен!-орет с полка председатель биржевого комитета и барабанит кулаками по липовым доскам. Зверовидный Панфил плеснул на каменку ковш квасу,- из черного зева вырвалась палящая струя, белое облако пара окутало потолок, баня наполнилась спиртным запахом горячего хлеба. - Изверг! - визжит Сухомяткин, растягиваясь на полу. Кучер, присев на корточки, ухает, точно филин, а с полка раздается сладостный возглас: - Ж'адор!5 Но тотчас же Лохов громко зашипел и скатился на пол, широко открыв рот, испуганно вытаращив глаза. - Что - задохся? - кричит его кум и колотит кулаками по спине Лохова. - Мы - отроки в пещи огненной,- радостно сообщает он мне. Лохов смотрит на него безумным взглядом, бормочет: - Снегу... скорее!.. Кучер исчезает в предбаннике, потом является с большим тазом снега,Лохов хватает горстями снег и яростно трет свою лысоватую голову, мускулистую грудь. Он точно пьяный. Сухомяткин тоже ослабел, размяк и тает, поглаживая коротенькими ручками свое багровое мясо, исписанное на груди тонкими черточками волос, покрытое жемчужинами пота. - Сердце я себе ожег,- говорит Лохов, постепенно приходя в себя. Панфил сбивает в шайках душистое мыло, я влезаю на полок, а купцы, растянувшись на лавках, начинают философский разговор. - Чего я не понимаю - так это стыда! Например: при одной женщине можно ходить голым, а отчего же при трех - стыдно? Кучер фыркает в шайку, разбрызгивая мыльную пену, а Лохов солидно замечает: - Татары да турки, наверное, и при трех не стесняются... И приятным баском напевает: Сюр вотр жюп бланш Брилье ля ганш...6 Они оба "придышались" и чувствуют себя так, словно рождены в этой адовой жаре. Сухомяткин, весь в мыльной пене, похож на цыпленка. Лохов неутомимо двигает пальцами, отжимая свою бородку. Пар разошелся, в бане светлее, потолок густо украшен опаловыми каплями влаги. Мигают заплаканные фонари, потрескивает булыжник в каменке. - Жизнь, как бабу, обмануть надо, надобно уметь зубы заговорить ей,поучает хозяин кучера.- Ты сколько девиц обманул? - Х-хы,- хрипит Панфил, растирая ему мягкую грудь. А Лохов ведет умную беседу со мной. - Неправильность, какую я вижу в газете вашей, та, что вы делаете из нее окружной суд,- внушает он мне.- Вы всё - судите, а это-лишнее! Как церква должна поучать нас, так газета обязана рассказывать нам обо всем, что и где случилось. А судить - не дело попов, того меньше - газетчиков. - Верно,- скрепил Сухомяткин речь кума. Тот продолжает, но уже не внушительно, а - с обидой: - Газета для удовольствия жителей, а не для скандала. Утром сядешь чай пить, лежит она тут же, на столе, а ты не решаешься в руки взять ее,- в ней, может быть, такое про тебя сказано, что она тебе весь день испортит. А деловой человек нуждается в душевном спокойствии. Я молчу. Этот человек имеет основания жаловаться: о нем пишут часто, но хорошо - никогда! Стекла окна дымятся белым дымом. Липовая баня - точно восковая,тает. - Я готов! - возглашает Сухомяткин.- Теперь - париться! Он весь в мыле, как в страусовых перьях, лезет на полок, кучер снова поддает в каменку квасом, Сухомяткин визжит, а Лохов мрачно поощряет кучера: - Жарь его! Пеки! Дьябль ан порт а люн...7 - Не ломайся в бане! - строго кричит ему кум.- Чертей в бане не поминают! Наконец - вымылись, разваренные одеваемся, не торопясь, отдыхая от пережитых потрясений. - Н-ну, теперь - поедим!-возвещает Сухомяткин, расправляя влажные бачки на кумачных округлых щеках. В столовой, хорошо освещенной огнями люстры, огромный стол тесно завален хрусталем, серебром и тарелками разноцветных закусок,- это похоже на буфет вокзала. В центре стола - четвертная бутыль желтоватой водки, настой на сорока травах. Дамы переоделись в какие-то очень свободные платья, точно капоты, Зиночка - в оранжевом с зелеными лентами, хозяйка - в мантии цвета бордо. Они уже сидят за столом и встречают нас радостными улыбками, поздравлениями: - С легким паром! - Катюк,- озабоченно говорит хозяин, подкатываясь к столу,- ты смотри, чтоб Ефимовна сама подала! И объясняет мне: - Когда повариха сама на стол подает - пельмени вкуснее! Зиночка налила пять больших рюмок золотой водки. Выпили, закусив ядовитой редькой со сметаной и горчицей,- торжественно вошла повариха с огромной кастрюлей в руках. - Во-от они! - сладко щурясь, поет Сухомяткин, спешно подвязывая салфетку.- Сколько, Ефимовна? - Шесть сотен с половиной,- басом говорит старуха, отирая усы ладонью. - Благословясь,- приступим! Они, все четверо, истово крестятся в угол, усаживаются за стол, и начинается пир. Хозяева едят молча, пристально глядя в тарелки и как бы духовно купаясь в жирном, вкусном бульоне, но иногда Сухомяткин, не в силах сдержать восторга плоти, томно стонет. Его круглое лицо радостно растрогано, кажется, что он сейчас заплачет от умиления. Хозяйка ест, нахмурив брови, серьезно, как будто решая сложную задачу, но в глазах ее горит огонек уверенности, что задача будет решена. Ее доброе, миловидное лицо покрыто мелким потом, она поспешно отирает его батистовым, в кружевах, платочком. Лохов не жует пельмени, а глотает их, как устрицы, ожигается и глухо мычит. - Еще десяточек, Катя,- часто просит он. - Который? - завистливо осведомляется хозяин. - Пятый. Налей, Зинаида! Зиночка, жеманно оттопырив мизинец, выковыривает вилкой шарики мяса из теста и болтает: - Самое вкусненькое - всегда в серединке! Обращается к мужу: - Тебе подло жить? Сухомяткин хохочет, наливая водку в рюмки, трясется, льет на скатерть и, задыхаясь, восхищается: - Ах, кума, ну, и язычок у тебя! Тогда рыжая женщина спокойно говорит нечто такое, от чего даже ее солидный муж начинает смеяться сухим, икающим смехом, а хозяин, бросив ложку, багрово надувшись от восторга, качается вместе со стулом. - Упадешь, хохотун,- предупреждает его жена. Тоже немного посмеявшись, она стерла смех с лица платочком и снова деловито склонилась над тарелкой, сказав: - Бесстыдница ты, Зинка! Да еще при чужом че-ловеке... - Тю парль, ком кошон8,- вдруг становясь серьезным, говорит Лохов жене. Она косится на него бойким глазом и тихонько поет: Скажу тебе словечко Погаснет свечка! И снова все чавкают, сосут, схлебывают, утопая в наслаждении. Водки в четвертной бутылке осталось немного, а хозяйка снова наливает рюмки. Лохов, опьяневший от еды и водки, обращается ко мне, тщетно пытаясь сделать внушительным осоловелое лицо: - Жена у меня - казачка, из Уральска взята. Казацкая кровь веселая, густая... Зиночка напилась. Она сидит, откинувшись на спинку стула, жмурится, возведя глаза на огни люстры, и, сложив губы сердечком, пытается свистеть. Это не выходит у нее. - Ассе9,- говорит ей муж, вставая из-за стола. Хозяйка тоже сильно под хмельком. Она стала раз-вязнее, беспричинно смеется и всё ищет чего-то глазами по углам пустынной столовой. - Еще немножко,- предлагает она. Все отказываются, а Зиночка превращает мерси в русский глагол, но это никого уже не смешит - все устали. - Ну, Петр,- пошатываясь, говорит Лохов,-идем, нам пора! Они уходят, взяв друг друга под руки, я остаюсь с дамами. - Дети,- ласково говорит хозяйка, провожая их смеющимися глазами. Потом она интересуется, почему я не женат, а Зиночка, покачиваясь на стуле, мурлычет: В шестом этаже Мой друг живет. Ах, я всё та же, Но он - не тот! - Послушайте,- обращается она ко мне,- вы знаете какие-нибудь стихи... этакие, с перцем! - Зинка! - предупреждает ее хозяйка.- Ты с ума сходишь! Я не знаю стихов с перцем. Рыженькая женщина встряхивает кудрями, щелкает пальцами и снова поет: Стал вроде мужа Ленив и вял, Меня всё ту же... И, оборвав песенку, снова спрашивает меня: - Послушайте, почему вы не напишете какой-нибудь смешной рассказ?.. - О чем же? - Ну,- вообще смешной. О том, как жена изменяет мужу или что-нибудь такое. А вы знаете стихи о Ное? - Нет. В двери встала горничная и, улыбаясь, возвестила: - Петр Иваныч велели сказать, что всё готово и можно пожаловать к ним... - Пожалуйте! - пригласила меня хозяйка, плывя к двери. Зиночка, обняв ее за талию, спрашивает: - Почему мне делается скучно, когда я выпью? В большой, ярко освещенной комнате, у стола, покрытого черным сукном, стоят Лохов и Сухомяткин, оба во фраках, с цилиндрами в руках. На столе перед ними какие-то коробки, вазы. Темное лицо Лохова серьезно, как лицо человека, который приготовился к чемуто очень важному. Сухомяткин дремотно улыбается, прищурив веселые глазки. Дамы садятся в кресла у стены, я - рядом с ними. Председатель биржевого комитета церемонно кланяется нам и говорит: - Почтэний публикуй! Ми есть два маги з Индия и Америке, ми имеем показувать вам несколькии чудесни явлений. - Дурачок,- шепчет Зиночка своей соседке. Муж ее напряженно ломает слова, это плохо удается ему, и, когда он произнесет слово правильно,- та сердится и притопывает ногами. - Мое имя... наш имья - Гарри; мой друг зовут... звуть... Джемес! Джемс-Сухомяткин пошевелился и вдруг - икнул. Это очень рассмешило его, он закрыл лицо локтем и стал фыркать, Гарри-Лохов неодобрительно покосился на него, взял со стола черную магическую палочку, взмахнул ею и крикнул: - Ан, райс! - Вайс! - ответил кум-Джемс. В руке Лохова явился серебряный рубль,- он схватил его где-то в воздухе и торжественно пока-зал нам. Затем он вытащил рубль из носа Сухомяткина, другой снял с его лысой макушки и, быстро бросая монеты в цилиндр, стоявший на столе, стал ловко хватать их из воздуха, из своей бородки, из уха кума, снимал с колена своего, а один рубль даже выковырял из своего глаза. - Сегодня ты ловко делаешь,- сказала ему Зиночка, но он строго крикнул ей: - Силянс.10 Просю публикуй - нет разговор! Джемс, расставляя по столу какие-то странные предметы, показал Зиночке язык. Кончив фокус с монетами, Гарри-Лохов заставил исчезать со стола разные вещи,- они тотчас являлись там, где нельзя было ожидать их. Он очень увлекался, работал, как настоящий артист, и всё покрикивал куму командные слова: - Ан, вайе! Дайс ваз! Раис! Живее! Стена сзади фокусников была заставлена какими-то мрачными шкафами, Сухомяткин отворил дверцу одного из них,- в нем, на полке, торчала отрубленная голова с черными усами и - смешно, фарфоровым глазом - смотрела прямо на меня. Лицо Лохова было неприятно напряжено, кожа на скулах туго натянута,- он, видимо, крепко стиснул зубы. Его подбородок выдался вперед, французская бородка казалась жесткой, точно из проволоки. Но каждый раз, когда он удачно заканчивал фокус, лицо его расплывалось в улыбку, и недоверчивые, холодные глаза блестели радостно, точно глаза ребенка. Я никогда не видал человека, который обманывал бы сам себя с таким увлечением, с таким удовольствием. Джемс-Сухомяткин только снисходительно принимал участие в забавной игре, а Гарри-Лохов трепетно творил чудеса. Это было ясно. Иногда фокусы не удавались ему,- добывая из кармана фрака блюдце, наполненное водою, он преждевременно сорвал с него гуттаперчевую пленку и вынул блюдце пустым, а вода осталась в кармане. На минуту он растерялся и, следя одним глазом, как стекает вода на пол, сердито крикнул: - Первому отделению конец! Снял фрак, заглянул в карман, качая головой, потом объяснил публике: - У ремесленников-фокусников, которые работают в балаганах,- карманы непромокаемые. Кум, позови горничную, пусть высушит фрак, да - не испортила бы! Вздохнув,он добавил: - А я - пиджак надену. Второе отделение началось с того, что кругленький Сухомяткин вошел в пустой шкаф, Лохов закрыл шкаф черным занавесом, крикнул: - Раймс! Эйн, цвей, дрей! - и отдернул занавес,- шкаф был пуст, Сухомяткин исчез. - Вот уж это я не люблю,- сказала мне хозяйка, зябко поводя плечами.- И знаю, что фокус, а все-таки боязно. Занавес снова задернут, открыт. - Вайс! И снова в шкафу стоит, улыбаясь, Джемс-Сухомяткин. Потом Гарри прикрутил его веревкой к стулу, закрыл ширмой, а Джемс в минуту освободился от пут и даже успел снять ботинки со своих ног. Потом я почувствовал, что мне скучно и как-то особенно неловко. Хотя проходившее предо мной было не страшно и даже не очень неприятно, а однако напоминало кошмар. Дамы тоже устали, хозяйка осторожно дремала и, взмахивая тяжелой головою, виновато улыбалась, а Зиночка откровенно позевывала и всё пыталась засвистеть. Сухомяткин тоже, видимо, устал, его белесые бачки обиженно оттопырились, он двигался лениво, не глядя на публику и товарища, а Лохов, вспотевший, увлеченный, магически изменял цвета платков и всё прикрикивал: - Эн, цвей, дрей,- котово! Вдруг он замолчал на минуту и, укоризненно глядя на публику, спросил: - Ты, что же, кума, спишь? Мне стало жалко его. Зиночка засмеялась, Сухомяткин начал шутливо издеваться над женой, а непонятый, обиженный артист, спрятав руки за спину, быстрыми шагами ходил по комнате и говорил: - Забава для меня - дело серьезное, а не пустяки. Нельзя же всё только есть да чаи распивать... - Я понимаю, Матвей Иванович,- жалобно вставила сконфуженная хозяйка, но он не слушал ее: - Забава - это для того, чтобы забыться от забот! Вы, женщины, конечно, не можете понять... Зинаида, идем домой. - Погоди, кум! Сейчас чай будет... - Пора! - Да не сердитесь вы... - Домой рано еще,- сказала Зиночка. - Рано? - крикнул Лохов.- Тогда я один уйду... Он вел себя, совсем как обиженное дитя: мне казалось, что еще немного, и этот человек может заплакать. Но все-таки удалось успокоить его, и, не скрывая своей обиды, Лохов остался. Перешли в столовую, там уже бурлил большой серебряный самовар, окуривая люстру струей пара, раскачивая хрустальные подвески. Лохов сидел рядом со мною, рассказывая: - Мне эта забава свыше десяти тысяч обошлась! У нас есть редкие аппараты, из Гамбурга выписаны. Я очень слежу за новостями в этом деле. Он тяжко вздохнул и покосился на кума, который, прислонясь к Зиночке, нашептывал ей что-то. - Над нами смеются, то есть - больше надо мной! Дескать - фокусник. Очень хорошо, пожалуйста... - Налить еще стаканчик?-спросила его хозяйка. - Да, пожалуйста! Благодарю за внимание ваше,- сказал Лохов, обиженно усмехаясь, и так, что нельзя было понять - хозяйке или мне говорит он. - Все люди фокусничают, и весьма многие - вредно. А мы с кумом безвредные! Мы, так скажу, меценаты для себя... - Не люблю это слово, точно бесеняты,- вновь вставила хозяйка, подвигая Лохову стакан. Он принял чай, не поблагодарив ее, продолжал: - Иные занимаются петушиным боем, собачьей травлей или, например, содержат газеты, как ваш хозяин; некоторые стараются выказать себя с лучшей стороны, по филантропической части, чтобы получить орден, а я люблю благородную забаву, хотя она и обман. Он говорит непрерывно, нудно, с явной обидой в голосе и всё шевелит пальцами. Хозяйка перестала обращать на него внимание. Она с мужем слушают шёпот Зиночки, и оба, красные от смеха, фыркают, не в силах сдержать его. - Жизнь никому не в радость,- зудит Гарри-Лохов, барабаня пальцами по моему локтю.- Жизнь требует воображения. Находясь в церкви, воображаешь себя первым грешником, может быть, самым поганым человеком, и это - приятно для души. Это - обжигает нас. В театре воображаешь себя играющим влюбленного злодея или вообще героем. Но - каждый день в театр или в церковь не пойдешь, и остается жизнь, нуждающаяся... так скажу, в пополнении. Он закручивает свою бородку винтом и на минуту умолкает, прищурив глаза. Я встаю, прощаюсь и ухожу... На улице лунно и морозно, под ногами сухо скрипит снег, испачканный тенями больших купеческих домов. Иду и грустно думаю о русском человеке,- артистически умеет играть роль несчастного этот человек! -------------------------------------------------------------------------------Впервые напечатано в газете "Киевская мысль", 1916, No 293, 21 октября. 1 -- Добрый вечер. Как поживаете? Прекрасно! Я также... (искаж. франц.) 2 -- Ну что же? Идем? (франц.) 3 -- Я прошу... просил... (франц.) 4 -- Ничего! (франи.) 5 -- Обожаю! (франи.) 6 -- На вашей белой юбке Сверкает бедро... (искаж. франц.) 7 -- К чёрту на рога... (искаж. франи.) 8 -- Ты выражаешься, как свиньи (исках, франи.). 9 -- Перестань (франи.). 10 -- Молчание (франц.).