В плену у свободы

Аннотация

Старый мир рухнул, а на его руинах возник новый. Правильный, цивилизованный, разумный. Суровый к тем, кто не хочет подчиняться правилам.

Но что делать, если тебя насильно выдернули из привычного мира и заставили пересмотреть всю свою жизнь?

Часть 1 Тихий топот десятка пар ног, обутых в жесткие ботинки, раздающийся из-за приоткрытого окна смутно беспокоил. Нельзя сказать, что Четвёртая не могла читать при посторонних звуках, но какая-то часть сознания постоянно отвлекалась на ритмичный шум и неосознанно отсчитывала такты. Раз-два. Раз-два. Можно, конечно, закрыть окно, но духота, и без того едва разгоняемая скудным летним ветерком, беспокоила намного больше топота. От злого июльского солнца не спасали плотные шторы и надрывающиеся вентиляторы. Система климат-контроля с позором капитулировала еще в начале прошлого месяца, оставив жителей Базы заживо печься в прокалённых бетонных коробках бараков. Четвёртая кинула рассеянный взгляд на кружащих по тренировочной площадке новобранцев и ощутила гаденькое злорадное удовольствие оттого, что третьегодкам этим летом позволяют не покидать бараков до заката. В отличие от тех же инструкторов. Затянутые в насквозь мокрую от пота пыльно-серую форму салажата выглядели не очень счастливыми. Как и курирующий новобранцев офицер. Тот же, что три года назад так же незамысловато измывался над группой Четвёртой. Поймав себя на недостойной мстительности, Четвёртая впилась в ладонь отросшими ногтями и с опаской покосилась на эморегистратор. Браслет, плотно обхватывающий левое запястье, смирно мигал стабильно-желтым огоньком. Корявая линия на мониторе плясала в опасной близости от высшей границы нормы, но эта позиция была привычной и для Четвёртой, и для её эм-эра. Таких как она, бракованных отбросов общества, не способных держать свои чувства в зелёных границах даже под усиленной дозой эмоблокаторов, зовут Потенциальными. Сухое слово, не выражающее и доли того презрения и страха, которое преследует его носителей. Потенциальные безумцы, если развернуто. Без одного шага те, по чьей вине был разрушен Старый мир. Без пары минут звери, живущие за железной сеткой Нового мира. Под кожу Четвёртой пробрался привычный озноб. Этот холод не могло вытравить ни палящее летнее солнце, ни куча одёжек, ни кусачее открытое пламя. Холод, вопреки логике, жёг, призывал выть и рваться из собственного промёрзшего сознания, кусать руки, ломать ногти о стены. Этот холод служит предвестником вируса безумия. Всадником Апокалипсиса, несколько десятков лет назад перекроившего все карты Старой цивилизации. Четвёртая поспешно скатилась с подоконника, на котором последние полчаса усиленно пыталась впихнуть в себя конспект с прошлой лекции по зоологии Мёртвых земель, перевернула рюкзак, разбросав содержимое по всему коридору и дрожащими руками нащупала шприц с эмоблокатором. Приступ был слишком неожиданным, слишком острым, чтобы пытаться действовать осторожней. Камеры, щедро рассыпанные по всему учебному бараку, засняли позорные манёвры, и теперь Четвёртую ждала выволочка от куратора. А затем вызов к врачу и неделя удвоенной дозы препаратов. Игла впрыснула под кожу жидкое умиротворение, мгновенно унявшее озноб и Четвёртая, стыдливо поморщившись, бросилась подбирать разбросанные вещи. Система оповещения закашлялась, застав её, скрючившуюся возле скамейки, в тщетных попытках выловить забившуюся в трещину ручку, врасплох. Ремонтники каждый год божились наладить динамики. Менялись курсанты, менялся техперсонал, неизменной оставалась лишь клятва починить барахлящую аппаратуру. В жилом бараке, втихую от Инструкторов, делали ставки на то, суждено ли этим обещаниям сбыться. Разбирать шипение и бульканье звукооповещения салажата учились в первые же дни заселения, как только понимали, что инструкторов не волнуют причины опоздания. Со своим стажем Четвёртая узнавала команды уже по вступительному хрипу динамиков, но не в этот раз. Пораженно замерев, Четвёртая усиленно пыталась понять, к чему призывает это новое неведомое «дзинь»… *** Тело Четвёртой пружинисто подбросилось вверх, вышколено выпрямляя спину и прижимая руки к бокам. От резкого движения в глазах потемнело, но спустя несколько секунд, когда мир начал неохотно продирался сквозь чернильную пелену, Четвёртая подавила разочарованный стон и до боли стиснула челюсть. Навязчивое бренчанье, конечно же, не было новым знаком системы оповещения. Звуковые команды, вместе с бараками, Инструкторами и прочими атрибутами привычного уютного мира остались в прошлом. Там, где Четвёртая впервые встретила понимание и поддержку. Там, где поняла значение слова «семья». Там, где Четвёртая звалась Четвёртой. В нынешней реальности не было ничего уютного. В ней царил хаос огней, мерзкое гудение перетянутых струн и лающий хохот зверей в человечьих шкурах. Её тюремщиков. – Ты был не прав, Шакал, окрестив нашу гостью Лаской. Она же вылитый суслик! – безумец весело выщерил пасть, изобразив стойку Четвёртой. Остальные радостно заржали, лишь Шакал – тот самый крёстный – продолжал сосредоточенно терзать старенькую потёртую гитару. Четвёртая великодушия не оценила, мысленно прокляв всех собравшихся поимённо. А крёстного три раза подряд. За кличку, за гитару и за компанию с остальными. Вступать в перепалку значило бы сыграть заскучавшим тюремщикам на руку, поэтому Четвёртая лишь гневно раздула ноздри и упала назад, на продавленный матрац, пытаясь принять настолько независимый вид, насколько позволяли ситуация и железное кольцо вокруг лодыжки. Цепь насмешливо звякнула, напоминая, на каком основании Четвёртая «гостит» в лагере безумцев. – Овод, не задирай её, – ровно произнес Шакал, извлекая, наконец, из проклятого инструмента более-менее мелодичные звуки. Всю прелесть музыки – запретной для большей части обитателей Нового мира – Четвёртая распробовала именно здесь. И с первых аккордов поняла, почему Правительство оградило обывателей от этого сомнительного удовольствия. Гитара имела два недостатка – в неопытных руках она выла благим матом, как прищемившая хвост кошка. В умелых, того же Шакала, к примеру, издавала настолько будоражащие неведомые звуки, что эм-эр за секунды вылетает за красную границу. Вылетал. Пока кто-то из взбешённых его писком безумцев не сорвал прибор с руки Четвёртой и не раздавил каблуком. Регистратор замолк навечно, бросив Четвёртую во враждебном мире неконтролируемых эмоций. Первый час без эм-эра и блокаторов едва не стоил Четвёртой рассудка, однако, она вовремя приметила рядом со своим лежбищем свой же потрепанный походный ранец. Здесь обнаружилось, что у безумцев есть прекрасное качество. Полное отсутствие дисциплины и осторожности. Чёрт знает, по какому принципу они обыскивали её вещи и обыскивали ли вообще, но походный недельный набор эмоблокаторов остался при ней, вместе с шансом на сохранение своего жёлтого уровня эмоций. Однако, хорошие новости на этом закончились. Экономить препарат оказалось не слишком просто. Сколько её держат в плену, Четвёртая не знала – она сбилась со счета на семнадцатом дне – но препарат, даже учитывая совсем маленькую дозировку и использование исключительно в стрессовых случаях, стремительно таял. Последняя инспекция принесла Четвёртой новый повод для отчаяния – даже при мизерном расходе, эмоблокаторов осталось на три-четыре раза. Плотина, сдерживающая натиск вируса безумия, и без того ослабшая в последнее время, затрещала совсем уж надсадно. – Что-то наша милая гостья совсем спала с лица, – с преувеличенным сочувствием протянул Овод. Безумцы чуяли нестабильность Четвёртой, словно звери свежую кровь. Особенно Овод и Молох. Эта парочка одинаково-грязных патлатых недомерков – оба совсем сопляки – трепали нервы Четвёртой с особым тщанием. Словно, от этого нехитрого занятия зависела величина их пайка. Впрочем, Четвёртая не удивилась бы такой системе поощрений. – Жалкое зрелище, – лениво поддакнул Молох. Лица неразлучников озарились одинаково ехидными усмешками, и Четвёртая поняла, что они подготовили какую-то особенно изощрённую гадость. – Ещё более жалкое зрелище ждёт нас тогда, когда Бес соизволит почтить эту палатку своим присутствием. Шакал, до этого момента тихо перебирающий струны гитары, неожиданно изменился в лице и так яростно рявкнул на парочку недомерков, что все обитатели палатки нервно дёрнулись. – Задрали, шкеты! Только и умеете, что пальцем в кровоточащих ранах ковыряться. Проваливайте, пока я не решил укоротить ваши поганые языки. Неразлучники скорчили недовольные рожи, но из палатки вылетели весьма споро. Четвёртая, пораженно взирающая на развернувшуюся сцену, с трудом сдержала расползающиеся в дебильной улыбке уголки губ. *** Детей нельзя признать Потенциальными. Психика детей до определенного возраста нестабильна по своей природе. Её нужно поддерживать блокаторами и грамотными воспитательными методами, тогда к концу подросткового возраста сформируется здоровый человек. Детство – вообще славная и беззаботная пора. Четвёртая плохо её запомнила, но чувствовала что-то смутно-тёплое, когда пыталась выловить воспоминания того времени. В детстве Четвёртая звалась иначе. Многозначный регистрационный номер, данный при рождении, значился только в личном деле, а её все звали ласковым вымышленным именем. Это позже, получив статус Потенциальной, Четвёртая потеряла право на родителей, детских друзей и детское имя. В приюте, куда Четвёртую направили решением медкомиссии, её звали тремя последними цифрами идентификационного номера. Длинно и неудобно, но Четвёртой было все равно как зваться. В то время её вообще ничего не трогало, что, вероятно, было большим благом. Врачи вкачивали в неё убойные дозы блокаторов и Четвёртая большую часть времени проводила в заторможенном забытье, машинально выполняя предписание воспитателей. Редкие и болящие моменты просветления Четвёртая намеренно вытравливала из памяти. Кто и когда принял решение о том, что она годится для военной службы, Четвёртая не знала. Более-менее осознанно она чувствует себя уже у ворот Базы. Четвёртая озадаченно мотает головой, окруженная такими же растерянными ребятами и совершенно не понимает, как здесь очутилась. Четвёртой повезло, сообщают ей Инструктора. В своём потоке она одна имеет четвёрку в конце идентификационного номера, в связи с чем будет щеголять однозначным именем. Новоиспечённая кадетка послушно радуется и отправляется знакомиться с другими салажатами. Первый год на Базе летит незаметно. Новичкам трудно и больно. Ни в последнюю очередь из-за маленьких доз блокаторов – их приучают своими силами бороться с вирусом. Но время идет, тело и дух крепнут, голова уже не пухнет от объема получаемых знаний и Четвёртая понимает, что совершенно счастлива. Она нашла место, где можно жить почти по-людски, без лошадиных доз препаратов. Жить среди таких же потерявших место в нормальном обществе отщепенцев, и при этом чувствовать себя важной и полезной. Постепенно Четвёртая обрастает знакомствами, набирается сил и знаний и начинает считать себя практически неуязвимой. До той роковой вылазки. *** Ни одна из лекций о Мёртвых землях не подготовила Четвёртую к тому, с чем ей предстояло столкнуться. Железная сетка под напряжением – граница обитаемого мира – делила старый город на две неровных части. Все года обучения курсантам втолковывали, что за сеткой простирается совершенно иной мир. Серый, безжизненный, жестокий. Мир, где каждая букашка готова и способна тебя убить. Реальность оказалась другой. Менее трагичной и более нелепой. Когда группа, обмирая, прошла сквозь врата… ничего не изменилось. Те же облезлые брошенные многоэтажки, та же неукротимая ядовито-зелёная трава по пояс. Даже пёстрые бабочки, яркими кляксами разбавляющие зелень пейзажа, те же. Надсадный рёв кузнечиков, пробирающийся под кожу зной и узкая тропинка впереди – ровно то же, что и по ту сторону. Сбитая с толку, Четвёртая решила ничего не анализировать. Просто идти и вбирать косвенно знакомые пейзажи. Лес, который жители Обитаемого города вживую увидели впервые, лес, обнимающий городскую окраину ненавязчиво-плотной древесно-зелёной лапой, произвёл на Четвёртую неизгладимое впечатление. Оглушенная величеством пейзажа, она допустила крамольную мысль, что о таком зрелище впору слагать стихи. И плевать, что они запрещены. Можно написать и сжечь, как делали на Базе мятежные сумасброды из старших групп. Главное, выплеснуть это непонятное сосуще-жгущее чувство, поселившееся в груди с момента пересечения Городской границы. Стойбище безумцев оказалось пугающе близко – всего-то день пешего перехода по раскаленной, воняющей жжёным асфальтом пригородной дороге. И совсем не таким, как его расписывали инструктора. Обычный палаточный городок на обычной поляне пригородного леса. Цветастая заплатка на зелёно-коричневом пейзаже. Ничего серого и, признаться, страшного. Так Четвёртая думала ровно три минуты, пока из-за деревьев не хлынули хозяева лагеря. Безумцы были стремительны и агрессивны, словно дикие осы, обороняющие свой улей. Вирус придавал их телам скорости и выносливости, а единственную слабость – плохую тактику – маскировал тот же безумный напор. Четвёртая успела лишь осознать, как бесполезно строить тактические комбинации, стоя на пути наводнения, когда была сметена и повалена на землю. Поражение, оглушительно-стремительное, ввело Четвёртую в оцепенение. Она потеряла в море шума и крови способность ориентироваться и связно мыслить, но в одном была уверена железно: в плен взяли не только её. В этом Четвёртая убедилась позже: увидела в прореху палатки вереницу связанных товарищей, уходящих под конвоем прочь от стойбища безумцев. Почему их увели и почему оставили её, Четвёртая не знала. Можно было спросить. Возможно кто-нибудь – тот же сердобольный Шакал, к примеру – даже ответил бы. Но Четвёртая не хотела впадать даже в мнимую зависимость от доброжелательности кого-то из тюремщиков. К тому же, чувствовать себя сильным волевым солдатом, попавшим в руки врагов проще, когда ты не ешь из этих самых рук. Четвёртая не ела в обоих смыслах. Через три дня смешки безумцев сменились недовольным рычанием, а еще через день её накормили силком. Четвёртая едва не померла от удушья, подавившись вставшим поперек горла куском пищи. Откашлявшись и отплевавшись, размазывая рукавами формы слезы вперемешку с соплями, Четвёртая решила, что хочет умереть другой смертью. Менее нелепой. С тех пор голодовок она не объявляла. Через пару недель Четвёртой позволили перемещаться не только по физическим нуждам. Четвёртая жадно впитывала информацию и поминутно жалела, что не умеет рисовать. Лагерь безумцев напоминал цыганский табор, о котором она узнала здесь же, из запрещённой дома художественной книжки с картинками. Палаточный городок не был военным укреплением – между цветастыми латаными стенами вовсю носилась детвора, на растянутых повсюду верёвках сохло бельё, в кадках у матерчатых дверей росли цветы. Охрана, вооруженная и обученная, была, но только для дозора и обороны. В палатке этой охраны и жила Четвёртая. Конечно, она привыкла к солдатской барачной жизни, – сказывались годы на Базе – но к тому, что ждало её здесь, оказалась не готова. В учебке их учили аккуратности, пунктуальности и повиновению. Ровно застеленная койка и чистая тумбочка – показатель собранности и душевной дисциплины. Отбой в десять вечера – необходимость, а не блажь руководящего состава. Все кадеты ходили с иголочки – любая прореха на форме грозила карцером. Безумцы о дисциплине не слышали от слова совсем. Палатка охраны была захламлённей, чем Городская свалка. Матрацы, служившие охранникам в качестве коек, имели свойство менять своё расположение не реже чем три раза в день. Они ползали с какой-то хаотичной методичностью, то наползая друг на друга, то расползаясь по углам, то сбиваясь в высокую матрацную стену. Эти матрацы были воистину универсальны: они служили чем угодно, от стола картёжников до тренажеров, вот только для своих прямых обязанностей, очевидно, не годились. Иначе, почему после местного отбоя, который наступал для каждого в своё время, храпящие тела оказывались вповалку на полу? Четвёртая едва не задохнулась от возмущения, когда в одну из первых ночей к ней под бок подкатилась некая не особо трезвая и мертвецки спящая барышня. Подавив желание придушить беззаботную нахалку ножными кандалами, Четвёртая не слишком вежливо выпихала её со своего спального места и до самого утра не сомкнула глаз, опасаясь повторного покушения. Нахалка, признать, утром была смущена. И, наверное, благодарна за вражеское великодушие, потому что в тот же день яро обороняла Четвёртую от насмешек неразлучников. Нахалка назвалась Спичкой, что вполне органично сочеталось с почти красной растрёпанной шевелюрой, тощим длинным телом и горячим нравом.

Конец ознакомительного фрагмента.