Поболтав с дочерью, с Климом, он изругал рабочих, потом щедро дал им на чай и уехал куда-то, а Лидия ушла к себе наверх, притаилась там, а за вечерним чаем стала дразнить Таню Куликову вопросами:

– Почему это интересно?

Таня Куликова седела, сохла, линяла, как бы стремясь стать совершенно невидимой.

– Как вы, молодежь, мало читаете, как мало знаете!
– сокрушалась она.
– Наше поколение...

– Поколение - от глагола поколевать?
– спросила Лидия.

Та грубоватость, которую Клим знал в ней с детства, теперь принимала формы, смущавшие его своей резкостью. Говорить с Лидией было почти невозможно, она и ему ставила тот же вопрос:

– А почему это должно быть интересно мне? А зачем это нужно знать?

За чаем, за обедом она вдруг задумывалась и минутами сидела, точно глухонемая, а потом, вздрогнув, неестественно оживлялась и снова дразнила Таню, утверждая, что, когда Катин пишет рассказы из крестьянского быта, он обувается в лапти.

– Это необходимо для вдохновения.

Зорко наблюдая за ней, видя ее нахмуренные брови, сосредоточенно ищущий взгляд темных глаз, слушая слишком бурное исполнение лирической музыки Шопена и Чайковского, Клим догадывался, что она зацепилась за что-то очень раздражающее ее, именно зацепилась, как за куст шиповника.

"Влюблена?
– вопросительно соображал он и не хотел верить в это. Нет, влюбленной она вела бы себя, наверное, не так".

В августе, хмурым вечером, возвратясь с дачи, Клим застал у себя Макарова; он сидел среди комнаты на стуле, согнувшись, опираясь локтями о колени, запустив пальцы в растрепанные волосы; у ног его лежала измятая, выгоревшая на солнце фуражка. Клим отворил дверь тихо, Макаров не пошевелился.

"Пьян", - подумал Клим и укоризненно сказал: - Хорош!

Макаров, не вынимая пальцев из волос, тяжело поднял голову; лицо его было истаявшее, скулы как будто распухли, белки красные, но взгляд блестел трезво.

– С похмелья?
– спросил Клим.

Макаров поднял фуражку, положил ее на колено и прижал локтем и снова опустил голову, додумывая что-то.

Клим спросил, давно ли он возвратился из Москвы, поступил ли в университет, - Макаров пощупал карман брюк своих и ответил негромко:

– Третьего дня. Поступил.

– На медицинский?

– Отстань.

Посидев еще минуту, он встал и пошел к двери не своей походкой, лениво шаркая ногами.

– К ней?
– спросил Самгин, указав глазами в потолок. Макаров тоже посмотрел вверх и, схватясь за косяк двери, ответил:

– Нет. Прощай.

Видя, как медленно и неверно он шагает, Клим подумал со смешанным чувством страха, жалости и злорадства:

"Заразился?" В комнату вбежала Феня, пугливо говоря:

– Барышня просит посмотреть за ним, не пускать его никуда.

Нелепо вытаращив глаза, она пропела:

– Что было-о!

Клим пошел наверх, навстречу по лестнице бежала Лидия, говоря оглушающим шепотом:

– Зачем ты отпустил его? Зачем?

При свете стенной лампы, скудно освещавшей голову девушки, Клим видел, что подбородок ее дрожит, руки судорожно кутают грудь платком и, наклоняясь вперед, она готова упасть.

– Догони, приведи!
– уже кричала она, топая. Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил за ворота, прислушался; было уже темно и очень тихо, но звука шагов не слыхать. Клим побежал в сторону той улицы, где жил Макаров, и скоро в сумраке, под липами у церковной ограды, увидал Макарова, - он стоял, держась одной рукой за деревянную балясину ограды, а другая рука его была поднята в уровень головы, и, хотя Клим не видел в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул:

– Не смей!

Он был уже в двух шагах от Макарова, когда тот произнес пьяным голосом:

– Аллилуйя! И - всё к черту Клим успел толкнуть его и отшатнулся, испуганный сухим щелчком выстрела, а Макаров, опустив руку с револьвером, тихонько охнул.

Впоследствии, рисуя себе эту сцену, Клим вспоминал, как Макаров покачивался, точно решая, в какую сторону упасть, как, медленно открывая рот, он испуганно смотрел странно круглыми глазами и бормотал:

– Вот... вот и...

Клим обнял его за талию, удержал на ногах и повел. Это было странно: Макаров мешал идти, толкался, но шагал быстро, он почти бежал, а шли до ворот дома мучительно долго. Он скрипел зубами, шептал, присвистывая:

– Оставь, оставь меня.

А на дворе, у крыльца, на котором стояли три женские фигуры, невнятно пробормотал:

– Я знаю - глупо...

Укоризненно покачивая гладкой головой, Таня Куликова слезливо заныла:

– Не стыдно ли...

– Молчи!
– приказала Лидия.
– Фекла, - за доктором!

И, подхватив Макарова под руку, спросила вполголоса:

– Куда ты выстрелил... гимназист?..

Клим слышал, что спросила она озлобленно, даже с презрением.

У себя в комнате, при огне, Клим увидал, что левый бок блузы Макарова потемнел, влажно лоснится, а со стула на пол капают черные капли. Лидия молча стояла пред ним, поддерживая его падавшую на грудь голову, Таня, быстро оправляя постель Клима, всхлипывала: