Сморщив лицо, он раскурил трубку, подвинулся ближе к Самгину и грубо сказал:

– Идите.

– Куда?

– Туда, - печник ткнул трубкой влево, на группу ветел, откуда доносились вздохи мехов, стук молотка и сиплый голос:

– Дуй, дуй...

На перекладине станка для ковки лошадей сидел возница; обняв стойку, болтая ногами, он что-то рассказывал кузнецу. Печник подошел к нему и скомандовал:

– Подь сюда, Косарев!

Отвел его в сторону шагов на пять, там они поговорили о чем-то, затем кузнец спросил:

– Не врешь? Перекрестись. И пригрозил:

– Ну, гляди же!

Кузнец начал яростно работать; было что-то припадочное в его ненужной беготне от наковальни к пылающему горну, неистовое в его резких движениях.

– Дуй, бей, давай углей, - сипло кричал он, повертываясь в углах. У мехов раскачивалась, точно богу молясь, растрепанная баба неопределенного возраста, с неясным, под копотью, лицом.

– Живее, Вася, не задерживай барина, - сказал печник, отходя прочь от кузницы.

– Злой работник, а?
– спросил Косарев, подходя к Самгину.
– Еще теперь его чахотка ест, а раньше он был - не ходи мимо! Баба, сестра его, дурочкой родилась.

Не переставая говорить, он вынул из-за пазухи краюху ржаного хлеба, подул на нее, погладил рукою корку и снова любовно спрятал:

– Заметно, господин, что дураков прибывает; тут, кругом, в каждой деревне два, три дуренка есть. Одни говорят: это от слабости жизни, другие считают урожай дураков приметой на счастье.

– Эй, Косарев, помогай!
– крикнул кузнец. Ветер нагнал множество весенних облаков, около солнца они были забавно кудрявы, точно парики вельмож восемнадцатого века. По улице воровато бегали с мешками на плечах мужики и бабы, сновали дети, точно шашки, выброшенные из ящика. Лысый старик, с козлиной бородой на кадыке, проходя мимо Самгина, сказал:

– Черти носят...

Самгин отошел подальше от кузницы, спрашивая себя: боится он или не боится мужиков? Как будто не боялся, но чувствовал свою беззащитность и унижение пред откровенной враждебностью печника.

"Это они, конечно, потому, что я - свидетель, видел, как они сорвали замок и разграбили хлеб".

Он лениво поискал: какая статья "Уложения о наказаниях" карает этот "мирской" поступок? Статьи - не нашел, да и думать о ней не хотелось, одолевали другие мысли:

"Печник, конечно, из таких же анархистов по натуре, как грузчик, казак..."

– Готово, - с радостью объявил Косарев и усердно начал хвалить кузнеца: - Крепче новой стала ось; ну и мастер!

А мастер, встряхнув на ладони деньги, сердито посоветовал Самгину:

– Прибавьте на бутылку казенки. Ну, вот, - езжай, Косарев!

Лошади бойко побежали, и на улице стало тише. Мужики, бабы, встречая и провожая бричку косыми взглядами, молча, нехотя кланялись Косареву, который, размахивая кнутом, весело выкрикивал имена знакомых, поощрял лошадей:

– Эх, птички-и!

Но, выехав за околицу, обернулся к седоку и сказал:

– Сволочь народ!

Это было так неожиданно, что Самгин не сразу спросил:

– Почему?

– Да - как же, - обиженно заговорил Косарев.
– Али это порядок: хлеб воровать? Нет, господин, я своевольства не признаю. Конечно: и есть - надо, и сеять - пора. Ну, все-таки: начальство-то знает что-нибудь али - не знает?

Он погрозил кнутом вдаль, в синеватый сумрак вечера и продолжал вдохновенно:

– Ежели вы докладать будете про этот грабеж, так самый главный у них печник. Потом этот, в красной рубахе. Мишка Вавилов, ну и кузнец тоже. Мосеевы братья... Вам бы, для памяти, записать фамилии ихние, - как думаете?

– Перестань, - строго сказал Самгин.
– Меня это не касается.

Он рассердился, но не находил достаточно веских слов, чтоб устыдить возницу.

– Разве тебе не стыдно доносить на своих?

– Да я - не здешний...

– Все равно. Это - нехорошо.

– Уж чего хорошего, - согласился Косарев.
– Али это - жизнь?

– Удивляюсь я, - продолжал Самгин, но возница прервал его:

– Еще бы не удивиться! Я сам, как увидал, чего они делают, испугался.

– Довольно!
– крикнул Самгин.

– Как желаете, - сказал Косарев, вздохнув, уселся на облучке покрепче и, размахивая кнутом над крупами лошадей, жалобно прибавил: - Вы сами видели, господин, я тут посторонний человек. Но, но, яростные!
– крикнул он. Помолчав минуту, сообщил: - Ночью - дождик будет, - и, как черепаха, спрятал голову в плечи.