– Молчи, Климуша!

Она погладила его руку. До слез жалко было ему ее великолепное лицо, печальные и нежные глаза.

Ум смотрит тысячею глаз,

Любовь - всегда одним...

– сказал он ей.

Лютов захохотал; в зале снова кипел оглушающий шум, люди стонали, вопили:

– Повторить! Бис! Еще-о!

И неистощимый голос снова подавил весь шум.

Так иди же вперед, мой великий народ...

– Ну, я больше не могу, - сказала Алина, толкнув Лютова к двери. Какой... истязатель ужасный!

Лицо ее побледнело, размахивая сумочкой, задевая стулья, она шла сквозь обезумевших от восторга людей и, увлекая за собой Клима, командовала: - Домой, Володька! И - кутить! Дуняшу позови...

– Я не хочу, - сказал Самгин, но она, сильно дернув его руку, скомандовала:

– Без дураков! Зовут - иди!

А вслед им великолепный голос выговаривал мстительно и сокрушающе:

На цар-ря, на господ

Он поднимет...

На улице Самгин почувствовал себя пьяным. Дома прыгали, точно клавиши рояля; огни, сверкая слишком остро, как будто бежали друг за другом или пытались обогнать черненькие фигурки людей, шагавших во все стороны. В санях, рядом с ним, сидела Алина, теплая, точно кошка. Лютов куда-то исчез. Алина молчала, закрыв лицо муфтой.

Клим несколько отрезвел к тому времени, как приехали в незнакомый переулок, прошли темным двором к двухэтажному флигелю в глубине его, и Клим очутился в маленькой, теплой комнате, налитой мутнорозовым светом. Комната мягкая, душистая и немножко покачивается, точно колыбель ребенка. Алина пошла переодеваться, сказав, что сейчас пришлет "отрезвляющую штучку", явилась высокая горничная в накрахмаленном чепце и переднике, принесла Самгину большой бокал какого-то шипящего напитка, он выпил и почувствовал себя совсем хорошо, когда возвратилась Алина в белом платье, подпоясанном голубым шарфом с концами до пола.

– Туробоева видел?
– спросила она, садясь на диван рядом с Климом.

– Нет. Разве он здесь?

– Да. Живет у Володьки. Он в газетах пишет, - можешь представить!

Она усмехалась, говоря. Та хмельная жалость к ней, которую почувствовал Самгин в гостинице, снова возникла у него, но теперь к жалости примешалась тихая печаль о чем-то. Он коротко рассказал, как вел себя Туробоев девятого января.

– Вот что!
– воскликнула женщина удивленно или испуганно, прошла в угол к овальному зеркалу и оттуда, поправляя прическу, сказала как будто весело: - Боялся не того, что зарубит солдат, а что за еврея принял. Это он! Ах... аристократишка! ,

– Что же - старая любовь не ржавеет?
– спросил Клим.

– Глупости, - ответила она, расхаживая по комнате, играя концами шарфа.
– Ты вот что скажи - я об этом

Владимира спрашивала, но в нем семь чертей живут и каждый говорит по-своему. Ты скажи: революция будет?

– Надоел тебе шум?
– улыбаясь, спросил Самгин.

– Ты отвечай!

Она стояла пред ним в дорогом платье, такая пышная, мощная, стояла, чуть наклонив лицо, и хорошие глаза ее смотрели строго, пытливо. Клим не успел ответить, в прихожей раздался голос Лютова. Алина обернулась туда, вошел Лютов, ведя за руку маленькую женщину с гладкими волосами рыжего цвета.

– Это - Дуняша, - сказал он, подводя ее к Самгину, - Евдокия, свет, Васильевна.

Поцеловав руку женщины, Самгин взглянул на Лютова, - никогда еще не слыхал он да и представить себе не мог, что Лютов способен говорить так ласково и серьезно.

– А это - тоже адвокат, - прибавил Лютов, уходя в соседнюю комнату, где звякали чайные ложки и командовала Алина.

– Почему он сказал - тоже?
– спросил Самгин.

– А у меня сожитель такой же масти, - по-деревенски, нараспев и необыкновенным каким-то голосом ответила женщина.
– Вы - уголовный?

– Преступник? Политический.

– Вишь, какой... веселый!
– одобрительно сказала женщина, и от ее подкрашенных губ ко глазам быстрыми морщинками взлетела улыбка.
– Я знаю, что все адвокаты - политические преступники, я - о делах: по каким вы делам? Мой - по уголовным.

Лицо ее нарумянено, сквозь румяна проступают веснушки. Овальные, слишком большие глаза - неуловимого цвета и весело искрятся, нос задорно вздернут; она - тоненькая, а бюст - высокий и точно чужой. Одета она скромно, в гладкое платье голубоватой окраски. Клим нашел в ней что-то хитрое, лисье. Она тоже говорит о революции.

– Хорошее время, - все немножко сошли с ума, никому ничего не жалко, "торопятся пить, есть, веселиться...

Вошла Алина, держа в руке маленький поднос, на нем - три рюмки.

– Если ты, Дуняшка, напьешься и будешь скандалить, - уши нарву! Выпьем, освежимся, Климуша.

– Милая!
– с ужасом вскричала Дуняша.
– Это ты меня при незнакомом мужчине - так-то!

Выпив рюмку, она быстро побежала в прихожую, а Телепнева, взяв Самгина под руку, сказала ему не очень тихо: