– Говорят, - он замечательный пропагандист. Но мне не нравится, он груб, самолюбив и - ты обратил внимание, какие у него широкие зубы? Точно клавиши гармоники.

– Он, кажется, глуп?
– спросил Самгин.

– Нет, это у него от самолюбия, - объяснила Любаша.
– Но кто симпатичен, так это Долганов, - понравился тебе? Ой, Клим, сколько новых людей! Жизнь...

Клим досказал:

– Выбрасывает негодных, ненужных, и вот они плутают из дома в дом...

Это было его предисловие к выговору Любаше, но она, взглянув" на часы, испуганно схватилась за голову.

– Ой, опаздываю! Мне - в Петровский парк, - бегу,

бегу!

И убежала, оставив в дверях свалившуюся с ноги

туфлю.

Самгин походил по комнате в мелких мыслях о матери, Инокове, Спивак, но все это было далеко от него, неинтересно, тревожил вопрос: что это за "Манифест"?
– Неужели возможна серьезная политическая партия, которая способна будет организовать интеллигенцию, взять в свои руки студенческое и рабочее движение и отмести прочь болтунов, истериков, анархистов? В партии культурных людей и он нашел бы место себе. Он отправился к Прейсу, но там Казя весело сообщила ему, что Борис Викторович уехал за границу. Самгин зашел в ресторан, поел, затем часа два просидел в опереточном театре, где было скучно и бездарно. Домой он возвратился около полуночи. Анфимьевна сказала ему, что Любаша недавно пришла, но уже спит. Он тоже лег спать и во сне увидал себя сидящим на эстраде, в темном и пустом зале, но из темной пустоты кто-то внушительно кричит ему:

– Извольте встать!

Встать он не мог, на нем какое-то широкое, тяжелое одеяние; тогда голос налетел на него, как ветер, встряхнул и дунул прямо в ухо:

– Встаньте!

Самгин проснулся, вскочил.

– Ваша фамилия?
– спросил его жандармский офицер и, отступив от кровати на шаг, встал рядом с человеком в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.

– Ваша фамилия?
– строго повторил офицер, молодой, с лицом очень бледным и сверкающими глазами. Самгин нащупал очки и, вздохнув, назвал себя.

– Как?
– недоверчиво спросил офицер и потребовал документы; Клим, взяв тужурку, долго не мог найти кармана, наконец - нашел, вынул из кармана все, что было в нем, и молча подал жандарму.

– Свети!
– приказал тот солдату, развертывая бумаги. В столовой зажгли лампу, и чей-то тихий голос сказал:

– Сюда.

Потом звонко и дерзко спросила Любаша:

– Что это значит?

– Обыск, - ответил тихий голос и тоже спросил: - Вы - Варвара Антропова?

– Я - Любовь Сомова.

– А где же хозяйка квартиры?

– И дома, - хрипло произнес кто-то.

– Что?

– И домохозяйка. Как я докладывал - уехала в Кострому.

– Кто еще живет в этой квартире?

– Никого, - сердито ответила Любаша. Самгин, одеваясь, заметил, что офицер и чиновник переглянулись, затем офицер, хлопнув по своей ладони бумагами Клима, спросил:

– Давно квартируете здесь?

– Остановился на сутки проездом из Финляндии. Офицер наклонился к нему:

– Из... откуда?

– Из Выборга. Был и в других городах. Чиновник усмехнулся и, покручивая усы, вышел в столовую, офицер, отступив в сторону, указал пальцем в затылок его и предложил Климу:

– Пожалуйте.

В столовой, у стола, сидел другой офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый, в седой щетине на черепе и верхней губе, человек очень пехотного вида; мундир его вздулся на спине горбом, воротник наехал на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим, спросил, взглянув на него плоскими глазами:

– Это что-то театральное?

И, снова наклонясь над столом, сказал сам себе:

– Лекции.

Он взглянул на Любашу, сидевшую в углу дивана с надутым и обиженным лицом. Адъютант положил пред ним бумаги Клима, наклонился и несколько секунд шептал в серое ухо. Начальник, остановив его движением руки, спросил Клима:

– Вы из Финляндии? Когда?

– Сегодня утром.

– А зачем ездили туда?

– Хоронить отца.

Офицер встал, кашлянул и пошел в комнату, где спал Самгин, адъютант и чиновник последовали за ним, чиновник шел сзади, выдергивая из усов ехидные улыбочки и гримасы. Они плотно прикрыли за собою дверь, а Самгин подумал:

"Вот и я буду принужден сопровождать жандармов при обысках и брезгливо улыбаться".

Он понимал, что обыск не касается его, чувствовал себя спокойно, полусонно. У двери в прихожую сидел полицейский чиновник, поставив шашку между ног и сложив на эфесе очень красные кисти рук, дверь закупоривали двое неподвижных понятых. В комнатах, позванивая шпорами, рылись жандармы, передвигая мебель, снимая рамки со стен; во всем этом для Самгина не было ничего нового.

– Чорт знает что такое!
– вдруг вскричала Сомова;