– Что? Крушение?
– и, толчком плеча снова опрокинув его на диван, заорал:

– Спички... чорт! Эй, вы, кто тут? Спички! Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали люди; невидимый в темноте сосед Клима сорвал занавеску с окна, обнажив светлоголубой квадрат неба и две звезды на нем; Самгин зажег спичку и увидел пред собою широкую спину, мясистую шею, жирный затылок;

обладатель этих достоинств, прижав лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном:

– Ну, что же? Стоим у семафора. Ну? Дверь купе открылась, кондуктор осветил его фонарем, спрашивая:

– Все благополучно? Никто не ранен?

– М-морды, - сказал человек, выхватив фонарь из рук его, осветил Самгина, несколько секунд пристально посмотрел в лицо его, потом громко отхаркнул, плюнул под столик и сообщил:

– Теперь - не уснуть!

Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное лицо с круглыми глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, - правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками в диван, спиною в стенку, смотрел в потолок и ритмически сопел носом. На нем - толстая шерстяная фуфайка, шаровары с кантом, на ногах полосатые носки; в углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.

– Какого же дьявола стоим?
– спросил он, не шевелясь.
– Живы - значит надо ехать дальше. Вы бы сходили, узнали...

– Удобнее это сделать вам, военному, - сказал Самгин.

– Военному!
– сердито повторил офицер.
– Мне сапоги одевать надо, а у меня нога болит. Надо быть вежливым...

Он снял фляжку, отвинтил пробку и, глотнув чего-то, тяжко вздохнул. Опасаясь, что офицер наговорит ему грубостей, Самгин быстро оделся и вышел из вагона в голубой холод. Ночь была прозрачно светлая, - очень высоко, почти в зените бедного звездами неба, холодно и ярко блестела необыкновенно маленькая луна, и все вокруг было невиданно: плотная стена деревьев, вылепленных из снега, толпа мелких, черных людей у паровоза, люди покрупнее тяжело прыгали из вагона в снег, а вдали - мохнатые огоньки станции, похожие на золотых пауков.

Самгин пошел к паровозу, - его обгоняли пассажиры, пробежало человек пять веселых солдат; в центре толпы у паровоза стоял высокий жандарм в очках и двое солдат с винтовками, - с тендера наклонился к ним машинист в папахе. Говорили тихо, и хотя слова звучали отчетливо, но Самгин почувствовал, что все чего-то боятся.

– Дотащишь до станции?
– спросил жандарм.

– Нельзя, - сказал, машинист. Кто-то вздохнул.

– Черти! Убьют - и не охнешь. Самгин тихонько спросил солдата:

– Что случилось?

– В паровозе что-то, - неохотно ответил солдат, но другой возразил ему:

– Да нет! Рельса на стрелке лопнула. Коренастый солдат вывернулся из-за спины Самгина, заглянул в лицо ему и сказал довольно громко:

– Это нас, усмиряющих, хотели сковырнуть некоторые злодеи!

И, сделав паузу, он прибавил:

– В очках.

Первый солдат миролюбиво вмешался:

– Ничего неизвестно.

Но коренастый не уступал:

– Жандарм сказал: покушение.

Коренастый солдат говорил все громче, голос у него немножко гнусавил и звучал едко.

"Такие голоса подстрекают на скандалы", - решил Самгин и пошел прочь, к станции, по тропе, рядом с рельсами, под навесом елей, тяжело нагруженных снегом.

Впереди тяжело шагал человек в шубе с лисьим воротником, в меховой шапке с наушниками, - по шпалам тоже шли пассажиры; человек в шапке сдержанно говорил:

– Мало у нас порядка осталось.

– Смятение умов, - поддержал его голос за спиной Самгина.

– Никто никого не боится, - сказал человек в шубе, обернулся, взглянул в лицо Клима и, уступая ему дорогу, перешагнул на шпалы.

У паровоза сердито кричали:

– Где у вас командир?

– Не твое дело. Ты нам не начальство.

– Смотри у меня! Гнусавый голос взвизгнул:

– А что на тебя смотреть, ты - девка? Наплевать мне в твои очки!

"Это он жандарму", - сообразил Самгин и, сняв очки, сунул их в карман пальто.

– Маловато порядка, - сказал человек в лисьей шубе и протяжно зевнул.

Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки изб, горел костер, освещая белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни. На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их:

– Ну и - пороли?

– А - как же?

– Прикажут - и вас выпорем...

– А - баб - не приходилось?
– спросил человек в шапке с наушниками и поучительно, уверенно заговорил, не ожидая ответа: - Баб следует особенно стращать, баба на чужое жаднее мужика...