До поры до времени я был намерен молчать и выжидать, как пойдут события дальше. Чего-то выжидал и Коровин тоже. Однажды на улице, в присутствии Девяткина и Десяткина он бросил на меня рассеянный взгляд и, сплюнув, небрежно спросил:

– Ну как, осудил или еще но осудил?

– Кого?
– притворился я, что не понимаю.

– Известно кого, - ответил Витька.
– Не Дарвина же с Ньютоном, а того, кто верит в разные антинаучные факты.

Я промолчал.

Витька еще раз сплюнул.

– Так осудил или не осудил?

– Не осудил.

– Обыватель!
– обругал меня Коровин.- Мра-ко-бес.

Оба - Девяткин и Десяткин - загоготали на всю улицу. Даже шедшая мимо старуха оглянулась и посмотрела на меня, незнакомая некрасивая старуха с пустым ведром и авоськой, в которой лежал хлеб и сардельки. И она тоже рассмеялась. Значит, все слышала и поняла.

Я не знал, куда деться от стыда. В горле вдруг пересохло и запершило, защемило под ложечкой. И я пошел, не глядя ни вперед, ни по сторонам. Когда я отошел и потерял их из виду, вдруг внезапный голос, находящийся где-то внутри меня, тихо сказал:

– Ну, и осуди. Подумаешь, что тебе это - трудно, что ли? Скажи Коровину, что ты осознал спою ошибку. И он перестанет называть тебя мракобесом.

Но я не внял совету этого голоса. Потому что мне показалось, что это не я сам себе советую, а Девяткиа с Десяткиным или даже та старуха с пустым ведром, которая рассмеялась. Уж не знаю почему, но мне так показалось. И я себя не осудил. Н Громова тоже. Решил немножко обождать, хотя бы неделю. За неделю много воды убежит, и, может, Коровин отстанет.

Прошла неделя, и мне не пришлось себя осуждать. И Громова тоже. События приняли неожиданный оборот. Громов встретил меня в "Доме книги" на Невском и пригласил зайти к себе.

Когда я вошел в квартиру Громовых, там очень вкусно пахло. Мать Громова жарила корюшку. Запах корюшки настроил меня на веселый лад. И на минуту я даже забыл о загадках, связанных с таинственной квартирой Громовых и с мальчиком с другой планеты. Вкусный запах корюшки напоминал о чем-то другом, очень земном и обыкновенном, а не о другой планете, словно вообще не было никаких планет, кроме Земли.

Громов угостил меня корюшкой. И сам тоже съел несколько рыбок с аппетитом. Квартира была большая, но в другие комнаты меня Громов не завел, а только к себе в бывшую детскую.

Когда мы съели корюшку, я вдруг спросил:

– А правда ли, что ты и тот мальчик одно лицо?

– Почти,- сказал тихо Громов.

– То есть как почти?
– сказал я.- Одно или не одно? А почти тут ни при чем.

– Почти одно, - сказал так же тихо Громов.

Я посмотрел на него. Лицо у него было серьезное и сосредоточенное на какой-то глубокой и не ясной для меня мысли, как у того мальчика, о котором шла речь.

– Объясни, пожалуйста,- попросил я.- Я не понимаю. Меня Витька мракобесом называет и обывателем.

– За что?

– Все за это. За то, что я поверил тебе на слово. А наука, говорит он, не имеет права никому верить, даже на честное слово.

– Но ты же не наука,- сказал Громов.

– Все равно, я тоже не имею права верить. А я поверил. И за это Витька называет меня обывателем и даже мракобесом!

Громов улыбнулся.

– Ты, видно, очень не хочешь быть обывателем и мракобесом.

– Не хочу,- кивнул я.

– А чего же ты хочешь от меня?

– Хочу, чтобы ты предъявил доказательства и факты.

– Документ, что ли, хочешь от меня получить, что я и есть тот мальчик?

– Не документ. Зачем?
– сказал я.- Но хоть что-нибудь. Какой-нибудь пустяк. И я поверю. Я и так верю, но Витька не хочет. А надо, чтобы верили все.

– Скоро все поверят,- сказал Громов.

– Когда?
– спросил я.

– Когда мой отец и его сотрудники опубликуют все, что связано с археологической находкой.

– Но ты же не археологическая находка. Ты его сын. И ты не тот мальчик...

– Я почти он.

– Объясни. Ты мне обещал.

– А ты с теорией информации знаком?

– Плохо. У нас в школе не проходят.

– А у нас проходили.

– Где у вас?

– На космическом корабле, а потом на Земле в меловой период, где меня учили вместе с Заикой и Успевающим.

– Так ведь разве это был ты?

– Почти.

"Почти"? Я раньше не придавал никакого значения этому слову, считал его чуть ли не самым последним в русском языке. Но сейчас мне это слово казалось особенным и таинственным, как сам Громов. "Почти"... Это слово соединяло Громова с мальчиком, а через Громова и меня. Необыкновенное это быдо слово. Но тут я вспомнил о Витько, а заодно и о Девяткине с Десяткиным, гогочущих на всю улицу, и я спросил Громова: