Слепой мечтал о собственной конторе и хранил ее всегда в своем воображении, а для меня всегда единственной мечтой был лес,-лес, снизошедший до разговора со мной и тоже, как мой слепой дядя, снисходительно и ласково называвший меня "мальчик".

Убеждение, что у природы есть свой язык, пришло ко мне под влиянием "Песни о Гайавате", гениально переведенной Буниным и лежавшей на моем столике рядом со скучными и мертвыми учебниками.

У слепого дяди был приятель, этакий красивый ста-ричок, бывший преподаватель географии.

Старичок тоже носил пенсне, но без дымчатых стекол, а с обыкновенными, которые любил протирать носовым платком.

– Живу как на вокзале,-говорил он,-в ожидании поезда. Но поезд опоздал не на час и не на сутки, а навсегда. А я жду, не в силах уйти с вокзала,-вот вся моя жизнь, после того как я ушел с работы из-за своих лет. Когда-то географическая карта была надеждой. Прекрасные названия далеких городов и станций будили мое воображение и звали по ночам двинуться с места, оставить свою квартиру, дом, город и оказаться в другом, незнакомом месте. Но поезд, которого я ожидал, запаздывал, и я оставался на месте, как на вокзале, все еще чего-то ожидая и на что-то надеясь.

Так философствовал старичок-географ, приятель моего слепого дяди. В старичке было общего больше, чем индивидуального. Он был очень похож на тех людей, изображения которых я видел всякий раз, когда раскрывал толстый семейный альбом с серебряной застежкой.

В альбоме было нечто устойчивое и уютное. Иногда мне казалось, что альбом только притворяется толстой книгой без слов, - книгой, населенной не сюжетами и фабулами, а людьми и каким-то особым, остановившимся временем. И это время казалось почему-то спокойным, совсем не похожим на сошедшее с ума время, которое вечно спешит и торопится на вокзалах вместе с пассажирами, одновременно спешит и стоит на месте, как остановившаяся стрелка на больших вокзальных часах,

– Я мальчишка,-говорил о себе старичок.-Мне всего три года и плюс семьдесят. И того семьдесят три, если я не разучился считать.

Он старик, думал я. Ему семьдесят три года. И в моих предутренних снах мне стал сниться дом старичка, одновременно дом, с крышей, дверью, и альбом с серебряной застежкой, в который я всякий раз входил, как входят в дом.

У меня всегда были загадочные отношения с прошлым, и стоило мне начать перелистывать какой-нибудь старинный журнал с портретом знаменитого борца-чемпиона, напрягшего, как гора, свои чугунные мускулы, или лицо бельгийской королевы, или слона, лениво вошедшего в объектив фотоаппарата, и мои чувства начинали обманывать меня, словно я уже оказался в другом измерении.

Старичок-географ, несомненно, был выходцем из другого измерения. В нем было нечто общее с теми названиями станций и городов, которые тщетно зовут нас куда-то вдаль своими красивыми, звучными именами с географической карты.

Слово "Олентуй" тоже звучало красиво, и старичок договорился с моим дядей, что тоже поедет вместе с нами и на паях снимет с нами там одно просторное, светлое помещение, чтобы пользоваться нашим обществом.

Финансовая операция, по-видимому, оказалась не слишком удачной, и мне дядя сообщил под величайшим секретом, что он договорился со старичком-географом. Старичок "располагает средствами", снимет комнату с кладовкой, в комнате будет жить географ, а мы с дядей в удобной, вполне приличной кладовке, тоже комнате, но без окна. Но об этом не должна знать ни одна душа. Финансовая неудача заставила дядю, известного делового человека, временно отказывать себе в кое-каких удобствах, чтобы иметь возможность дышать чистым воздухом, пить целебную воду из олентуйского источника и прогуливаться на виду у самого фешенебельного общества.

Дядя любил это слово "фешенебельный" и употреблял его кстати и некстати.

Старичок-географ, чтобы не опоздать на поезд, приехал за четыре часа до отхода поезда на вокзал с большим чемоданом из крокодиловой кожи, а мы - всего за час, да и то потому, что дядя перестал доверять своим старинным карманным часам, после того как они побывали в ремонте у часовщика.

Увидев нас, старичок обрадовался и сказал:

– Я подросток. Мне всего восемьдесят лет.

– Вчера вам было семьдесят три,-возразил ему мой дядя.-Неужели, пока вы сидели на вокзале, прошло семь лет?

– Вполне возможно,-сказал старичок.-Но, несмотря на годы, я чувствую себя юношей.

Вскоре подошел поезд. Старичок стал волноваться, что поезд уйдет без нас и он останется на платформе со своим огромным желтым чемоданом из крокодиловой кожи.

Началась посадка.

Старичок страшно заторопился и, расталкивая всех, вскочил на подножку вагона, оттолкнув какую-то женщину с ребенком.

Дядя этого не видел, но я ему описал кратко и выразительно.

– Существует такая болезнь, - сказал мне тихо дядя.

– Какая?

– Дорожная лихорадка. Географ болеет этой болезнью и поэтому очень спешит,-сказал мне тихо дядя.

– А эта болезнь очень опасная?-спросил я.

– Не думаю,-ответил дядя.-Тем более мой приятель домосед и ездит очень редко. А в спокойных домашних условиях эта болезнь не дает о себе знать.

Только мы сели в вагон и тронулся поезд, как уже старичок-географ стал беспокоиться, сумеет ли он выйти со своим чемоданом на остановке Олентуй, где поезд стоит всего две или три минуты, или он, несчастный пассажир, останется и поедет дальше навстречу совсем ненужному и опасному для его здоровья пространству.