Диктуя мне, дядя говорил о своих чувствах, которые певица заворожила своим волшебным голосом, да, его, трезвого делового человека, имеющего собственную контору и снабжающего импортным чаем целый край. Возможно, и она, наливая из чайника чай в чашку, в какой-то мере обязана его коммерческой деятельности, и что злой старичок, воображающий себя мыслителем, пытался оклеветать его и его племянника, даровитого и способного ученика, будущего крупного математика.

– У меня по математике тройка,-перебил я дядю.

– Замолчи! Ты мешаешь мне думать. Какая разница-тройка или пятерка... Мы должны вывести на. чистую воду этого старого клеветника.

Писали мы письмо очень долго. А лес заглядывал мне через плечо, словно подсчитывал про себя мои орфографические и синтаксические ошибки.

И когда письмо было положено в конверт и конверт заклеен, дядя вдруг чего-то испугался, словно с письмом мы заклеили самих себя и собираемся доверить свое существование почте.

– Ну-ка, расклей-ка. И мы снова прочтем его. Никогда не следует, мальчик, спешить, особенно когда ты доверился листу бумаги. Не сказали ли мы чего-то, что может уменьшить наше человеческое достоинство...

Ни о чем так дядя не заботился, как о чувстве собственного достоинства, на которое посягнул старичок.

– Это он мстит мне,-сказал я,-за тот кусочек копченой колбасы.

– Мелкие люди!

И мы снова стали редактировать письмо, взвешивая на невидимых весах каждое написанное слово.

– Впиши, мальчик, следующую фразу. Сейчас я подумаю и продиктую тебе.

Слепой задумался и, чтобы сосредоточиться, снял пенсне, которое, по-видимому, мешало ему думать, и положил на столик рядом с письмом.

– Диктую. Пиши: "Сударыня, не думайте, что деловые люди вроде меня, озабоченные коммерческими сделками, не понимают, что такое музыка и музыкальный талант. В те минуты, когда я слушал Вас, я забывал о своей конторе, о складе, где хранятся тюки с чаем, я ощущал аромат, словно попал в рай, созданный Вашим голосом, в рай, где все видимое превращалось в звук и из звука возвращалось в мир, где уже наступило блаженство и счастье. Я был счастлив благодаря Вашему таланту".

Конверт снова заклеили.

Дядя сказал:

– Было бы глупо опускать письмо в почтовый ящик, когда адресат в двух шагах от нас. Ты отнесешь письмо и отдашь его в руки Чернооковой-Окской. Только не забудь извиниться за свой приход и, прежде чем открыть дверь, тихо и вежливо постучать. Пусть она убедится, что имеет дело с интеллигентными, хорошо воспитанными людьми.

– Но старичок-мыслитель тоже интеллигентен?

– При чем тут этот старый клеветник?! Запомни, что образованность и интеллигентность-это не одно и то же. Интеллигентный человек не повесил бы замок на чужих дверях. Запомнил?

– Запомнил.

– А теперь неси письмо. И я понес.

Казалось, не я несу письмо, а оно несет меня по неведомому адресу, расположившемуся в другом, особом измерении, не имеющем ничего общего с обыденным миром.

Ощущение сна трудно было согласовать с июльским жарко греющим солнцем и с вороной, взлетевшей над елью, хлопая своими тяжелыми крыльями, и все же тропа играла, как во сне, и, как во сне, стало невесомым мое тело.

Подойдя к домику, я раскрыл калитку, поднялся на крыльцо и тихо, как учил меня дядя, постучал в дверь.

– Войдите,-раздался дивный, словно поющий женский голос.

Я вошел.

За столом сидели Черноокова-Окская в сшитом, словно из ночного сумрака, синем халате и старичок-мыслитель. Они играли в шахматы.

Я протянул Окской письмо.

– От кого?-спросила она.

– От одного делового человека, известного коммерсанта. Там на конверте есть адрес.

– Ты уверен, что я буду отвечать на это письмо?
– спросила она своим волшебно-музыкальным голосом.

– Нет, я не уверен, - тихо ответил я.

– А если не уверен, зачем же принес письмо?

– Письмо это очень важное.

– Я получаю сотни писем. И редко отвечаю. И, повернувшись к старичку-мыслителю, сказала:

– Я делаю ход ладьей.

И тут я увидел глаза старичка-мыслителя и их выражение, точно такое же, как в тот день, когда он обнаружил, что я отрезал ломтик от его копченой колбасы.

Глаза глядели на меня и одновременно туда, где остался мой дядя.

Черноокова-Окская забыла обо мне и о том, что я тут стою; она взяла своими тонкими, длинными пальцами тяжелую шахматную фигуру и, прежде чем выбрать квадрат на доске, на который ее поставить, она долго, слишком долго размышляла.