И что? А ничего. Плевать я хотел…

Кончиком языка выковыривая завязший между зубов толи кровавый сгусток, то ли остатки разжеванной таблетки обезболивающего, я выжидающе смотрел на отца и мать Сержа. Они часто приходили в нашу школу по поводу и без. Его отец даже выступал как-то перед нашим классом, расписывая все прелести работы инженера, пытаясь повысить нашу мотивацию к учебе. И вот он здесь — постаревший, сгорбившийся, с глубокими морщинами и встревоженными глазами.

— Амос… — он попытался улыбнуться мне, но не получилось.

Ну да… трудно улыбаться тому, чье лицо без повода разбито твоим сыном…

— Привет — нескладно продолжил он и, глянув на стоящую рядом жену, продолжил — Серж кругом неправ. А еще он дебил. Если не хуже… Полностью согласен — тут всецело его вина. Ему следовало держать глупый рот на замке и помнить, что школьные дни уже позади.

«То есть в школе называть меня дыркой от жопы и пинать в спину — это норм?».

Я молчал, неспешно выуживая из бумажного пакетика таблетку воспалительного и глядя не на готовящегося перейти к делу его родителя, а на мать с лампой в дрожащей руке.

— Свидетели говорят, что он мог забить тебя насмерть. Это ужасно… не так я воспитывал сына. Я ведь душу вложил… старался научить его всем нашим ценностям и не забывать о взаимоуважении… И до этого дня я считал, что у меня все получилось. И… и честно говоря я до сих пор так думаю. Понимаешь, у Сержа сейчас очень непростой жизненный этап… Да, мать?

— Нелады с женой — едва слышано произнесла она.

— Разводятся они — окончательно прояснил Бугров — Жена подала на развод… мы думаем она поторопилась, пусть даже сын и бывает резковат и порой слишком принципиален, но она могла бы дать ему шанс — ведь он любит ее… В то утро они серьезно поругались, он опаздывал на работу, спешил и был на нервах…

Вспомнив веселое и не слишком чем-нибудь обеспокоенное лицо Сержа, я с трудом сдержал рвущиеся наружу злые слова. К чему? Тут и так все ясно. Да их любимый Сержик неправ, напортачил повсюду, но ведь это не повод ломать ему судьбу, верно?

— Ему грозит серьезное наказание… все его теперь считают чуть ли не монстром, разбивающим людям головы…

— Ваш сын с размаху пинал меня в голову тяжелым рабочим ботинком — напомнил я бесцветным голосом.

Старший Бугров лишь моргнул, вяло шевельнул губами. А вот жена его съежилась как от удара, на миг отвернулась, не в силах выдержать моего взгляда.

Ясно…

Поморщившись от горечи разжеванного лекарства, я хрипло велел:

— Включите запись.

— Ты…

— Запись включите! — повторил я и сам удивился тому, насколько властно прозвучал мой голос.

На поспешно выуженном из внутреннего кармана добротной рабочей куртке сурвпаде зажегся красный квадрат. И я заговорил:

— Я, сурвер Амадей Амос, считаю Сержа Бугрова действительно неплохим парнем. Он не жестокий. Он просто тупой. Он эгоист. И не замечает ничьих обид и трудностей кроме своих собственных. Но он не жестокий, нет. И я верю, что в то утро у него просто не задался день. Я официально заявляю, что не имею никаких претензий к сурверу Сержу Бугрову за случившееся. Меня никто не принуждает к моим словам, хотя я никак не могу понять зачем для беседы ко мне сюда заявился еще и офицер Дуглас Лэдд, что нагло тарабанил в мою дверь и кричал, что не будет меня бить.

Поперхнувшийся слюной офицер закашлялся, сгибаясь пополам. Пришлось повысить голос, чтобы пересилить его хриплое карканье:

— Прошу справедливый сурверский суд быть помягче к Сержу Бугрову. Повторю — он не жестокий и не злой. Он просто тупой. И даже в свои двадцать пять лет не понимает, что нельзя даже в шутку оскорблять других людей. Да… он просто тупой… На этом сурвер Амос Амадей закончил говорить под запись. Отбой.

Красный квадрат погас не сразу. А когда погас, я добавил:

— На суд я не пойду. Имею на это право. Ничего другого я не скажу. И того же самого, но без упоминания офицера Лэдда, я повторять не стану. Мою просьбу о смягчении наказания вашему сыну вы получили. Содержимое того рюкзака мне тоже неинтересно. Мы закончили:

Оглядев стоящих полукругом у моей двери сурверов, я коротко кивнул и сделал шаг назад, возвращаясь в комнату.

— Напоминаю об уважении личного пространства. Не стучите. Не досаждайте мне — говоря это, я взглянул в пустой угол рядом с дверью. Там ничего не было, но стоящие по другую сторону двери ничего видеть не могли.

Кивнув еще раз, я закрыл дверь, а следом запер замок и не забыл про щеколду. Вернувшись к кровати, я улегся, поставил на грудь банку со сладкими кабачками и, прямо пальцами доставая вкуснятину, внимательно вслушивался. Там снаружи вскинулся было резкий голос офицера, но резко угас, а затем общий бубнеж медленно удалился в сторону ведущих от Манежа коридоров.

Когда же кончится уже эта ночь?

Тяжело вздохнув, я продолжил впихивать в себя вкусные кабачки — слышал, что в древние довоенные времена они были великой редкостью, тогда как других овощей было всегда в избытке — я мысленно составлял список тех, кого успел зацепить своими словами и делами.