— Ну и жадный же ты поганец, Мёрдстоун.

— Да. Да, я такой. Но мне очень-очень надо, Покет. И остается только взывать к твоим лучшим чувствам. Помоги мне. Пожалуйста.

— Ладно, ладно. Язви меня.

— То есть поможешь? Напишешь мне еще один ромлян? Обещаешь?

— Обещаю? Ты просишь меня пообещаться, ах ты ползучая задом наперед вошь поганая!

— Нет, Покет, прости. Прости. Окей. Все хорошо. Спасибо. Спасибо.

— Прибереги свои спасибы, Мёрдстоун. Мне до них интереса меньше, чем до болотной жабы. А теперь поднимайся с воображаемых колен и гони Амулет.

Филип протянул его.

— Нет-нет, не так. Держи за цепочку. Вот молодец, хорошая лошадка. А теперь протягивай — аккуратно и не торопясь, плавно так.

Филип повиновался. От торжественности этого долгожданного церемониального момента на него накатила вдруг настоятельная потребность торжественно склонить голову.

Покет медленно приближался, бормоча что-то на Древнем Наречии. Когда он оказался на расстоянии вытянутой руки, Филип тихонько ахнул. Пальцы, на которых висела цепочка, внезапно обожгло ледяным покалыванием. Сам Амулет словно бы завибрировал, очертания его на миг расплылись, но потом вновь обрели четкость. Однако висел он неподвижно, вот разве что заметно прибавил в весе. Филип поднял взор.

— Покет?..

Грем остановился, глядя на Амулет широко распахнутыми глазами. По бледному лицу пробежала судорога, как будто под кожей одновременно подергивались сотни мелких мышц. Он облизал губы. Кончик языка у него был темно-синим.

— Покет? Что происходит?

Грем словно не слышал. Губы его изгибались, силясь произнести слова, но с них не слетало ни звука.

Вот теперь Амулет пришел в движение. Он медленно повернулся на триста шестьдесят градусов вокруг своей оси, а когда снова оказался обращен к Покету, тот вздрогнул и закрыл глаза. И когда снова открыл их, из них выкатились две крупные белые слезы, которые не столько потекли, сколько поползли, извиваясь, вниз по щекам. Покет поднял руку и смахнул их с лица на ковер. Они напоминали крупные рисинки — пока не начали крючиться и извиваться. От омерзения Филип, как завороженный, несколько секунд не мог отвести от них взгляда, пока Амулет на цепочке не дернулся снова и не налился такой тяжестью, что держать его пришлось уже обеими руками.

— Покет? Что происходит, черт побери?

Возглас его оборвался. Новые крупные белые слезы скатывались из глаз Доброчеста — из глаз, напоминавших теперь черные дыры. Синие кончики пальцев слабо скидывали их — и те слезы, что удалось смахнуть, корчились на полу. В широко открытом рту грема кишели черви.

Крик Филипа слился с другим звуком, напоминающим вздох экстатического наслаждения, — и Амулет сам собой раскрылся, распахнул створки, точно разбуженный приливом моллюск. Всосав весь свет из комнаты, он сконцентрировал его в единый синеватый луч, безжалостно устремленный на Покета.

Филип в панике попытался отшвырнуть проклятый талисман, но не смог. Как не мог и заговорить. Или отвести взор от Покета.

Который распадался. Голова грема запрокинулась, уста испустили последнее проклятие, выбросив при этом в воздух горсть белых личинок. Шейный платок слетел с оплывающего горла, на миг открыв зияющий косой разрез под ним. Бледная плоть длинных пальцев рассыпалась подергивающимися комьями. Одежда сползла на пол, и Филип успел мимолетно разглядеть кости и обвисшие сухожилия, но и их тут же поглотила белая липкая колышущаяся масса.

Покета больше не было.

Амулет втянул синий разящий луч обратно и со сдавленным иканием захлопнулся.

Филип остался в гостиной один. Точнее — наедине с бесчисленным множеством личинок. Он слышал их. Они бормотали, искали друг друга, вступали друг с другом в короткие жаркие дискуссии, собирались в группки. Группки объединялись в группы побольше. Громоздились друг на друга. Что-то строили. Воздух налился фекальным, гангренозным зловонием. Поскуливая, Филип залез с ногами на диван и сжался в уголке, подальше от творящегося кошмара. Амулет он сжимал обеими руками, выставив перед собой, сам не зная, зачем, но не в состоянии отпустить.

Миллионы червяков с чудовищной быстротой образовали огромную кучу, разделенную на три все отчетливее прорезающихся части. Кипящая, копошащаяся поверхность этих частей на глазах твердела и темнела, превращаясь в блестящий хитиновый панцирь. Выступившие наружу длинные щупальца сгустились в членистые конечности, потемнели, отрастили когти, ощетинились колкими волосками. Из спины формирующейся твари с треском отдирающейся липучки выскочили здоровенные склизкие почки, из которых выросли твердые прозрачные крылья, растянутые на черных металлических стержнях. Следом прорезалась и голова: два больших фасеточных пузыря над щетинистыми клейкими жвалами. Один глаз сверкал, второй напоминал больной грейпфрут.

Личинки, недавно еще составлявшие некромантскую форму Покета Доброчеста, сложились в гигантскую трупную муху, источавшую запах экскрементов и аммиака.

Полностью преобразившись, существо несколько секунд стояло неподвижно, а затем чуть переступило лапками и наклонило гротескную голову. С того конца, где располагался хоботок, высунулась губа, плоский волосатый отросток размером с коровий язык. Некротическая слюна стекала с него на ковер. Видимо, не обретя того, что искала, муха развернулась на проворных шипастых лапках в сторону Филипа.