Прошёл, быть может, месяц или полтора. Егор не дававший больше о себе знать, однажды снова объявился. Приехал ко мне какой-то потерянный, задумчивый, неуверенный. А у меня страшно болела спина – еле ему дверь открыла, согнувшись. Прошли на кухню пить кофе.

– Что с тобой?

– Наверное, от переохлаждения. На работе до сих пор не включили отопление, а на дворе – ноябрь. Нужен массаж спины. Может, сделаешь?

Спросила без всякой задней мысли, ни о каком соблазне думать не могла. Но, едва начав разминать мне спину, Егор вышел из роли лекаря, и наша прежняя страсть закипела с новой силой. И никакой призрак Регины больше не мог нам помешать…

Сергей открыл глаза.

– Серёжа-а-а!

Кира звала. Идти в воду не хотелось, хотя было и правда жарко. Ну и климат в Испании! Как они здесь живут? Настоящее пекло! Он бы не смог всю жизнь в такой жаре. Вот в Малоярославце наверняка сейчас красота! Интересно, как там стройка? Сачкуют, конечно, без него. Хотя ребята рукастые. И берут вроде по-божески, цены не задирают. Кира знает, с кем имеет дело.

Сергей покрутил отрицательно головой. Обратил внимание, как Кира надула и без того «надутые» губки. Он улыбнулся, заметив себе, что думает о ней снисходительно-ласково, как думают о жене, с которой прожили долгие годы, как о матери своих детей. Вот только с детьми у них никак не выходило… У Киры случилось уже два выкидыша. Беременеть-то она беременела, да выносить не могла. Закатывала ему истерики, била даже! Внезапно в ней будто просыпалась фурия. Но он её понимал… Бабе уже под сорок, карьера состоялась. Кира разбогатела на продаже микроволновок в «лихих девяностых». Карта пошла, а вот счастья всё не случалось – такого, чтоб разрывало, чтоб таяла по ночам. Он усмехнулся. С ним она таяла. Кира обиженно отвернулась и вошла в воду. Плавала она хорошо. Представители местного мужского населения с берега с удовольствием любовались ритмичными взмахами её рук, скользящими движениями. Сразу видно, что училась. Кира рассказывала, что азы плавания она постигала с помощью отца – даровитого в чём ни возьми: великолепного пловца, художника-самородка, а по главному делу своей жизни инженера-конструктора, группа которого в советское время занималась разработками космической техники. Вот он-то и командует сейчас всей этой шайкой-лейкой в Малоярославце. Строят ему поместье. Ему – Сергею Бочарову!

Увидев раскрытые рты своих половин, их тётки тут же, моментально чуяли опасность:

– Vamos, vayamos. Хватит, давай пойдём! Нечего тут глазеть!

Испанцы такие детолюбивые! Впрочем, во многих южных странах он наблюдал это чересчур уж трепетное отношение отцов к своим чадам. В то время как мамочки, лениво распластавшись на пляжном лежаке, листали женские журналы, они услужливо носились с детьми, как электровеники, в воду и обратно, отводили в туалет, меняли памперсы, переодевали в сухое…

Сергей нахмурился. С ним мать так не нянькалась. Откуда-то из подсознания вспышками высвечивались кадры из детства, о которых хотелось забыть. Да он и забыл, и сейчас вспомнил – как будто не о себе, а о каком-то чужом мальчишке, который мёрз в парке в стареньком пальто. У пальто почти не осталось подкладки. Было стыдно даже вешать его в школе на вешалку. Серёжа переминался с ноги на ногу, поглядывая на свои окна и дожидаясь, когда мать со своим кавалером захмелеют и погасят свет в комнате коммуналки. Он знал, что никто не ждёт его с горячим ужином на столе. Пустые бутылки и огрызки колбасы; в лучшем случае – ухажёр ушёл, а мать пьяная спит, раскинувшись поперёк единственной кровати. В худшем – они спят вместе, и он стелил себе на полу, на стареньком коврике, прямо под ними. Иногда он не мог заснуть от их пьяных тисканий, и в скрипе кровати ему чудились страшные звуки. Тогда он выползал из-под одеяла и сбегал на кухню, чтобы не слышать, как мать продолжала охать и ахать, пьяно требуя от ухажёра ласк. А на общей кухне дядя Федя, пожилой мужик, всю жизнь проработавший на производстве в гальваническом цехе и теперь мучающийся астмой, тоже не спал. Втихую от своей матери, бабы Лизы, курил в форточку.

– Что? Опять?! – Дядя Федя всё понимал без лишних слов. – Терпи, парень. С матерью-то оно лучше, чем в детдоме.

А ещё в раннем детстве мать закрывала его на ночь одного. Один раз «забыла» на два дня: привязала за ногу к батарее и оставила рядом бутылку кефира и батон хлеба. Но он не кричал: не хотел, чтобы соседи знали. На дворе стоял конец мая. Солнышко. Вытягиваясь к окну, он видел двор, весь в пуху от гигантских пирамидальных тополей из парка поблизости.

Колька – здоровенный парень, осенью пришедший из армии, – всё-таки выломал на вторые сутки дверь. Тогда соседи и пригрозили детдомом. Мать на короткое время опомнилась. Приходил добрый дядя: Серёжа запомнил слово «следователь»… Участливо погладил его, Серёжу, по голове, вытащил из кармана пиджака замусоленный леденец. От леденца пахло табаком, но всё равно Серёжа с благодарностью сосал конфету. Его мальчишечью душу покорили мужская сила и человеческая доброта, которые исходили от незнакомца. Чувства эти остались с Сергеем навсегда. Позже, уже в школе, он решил, что станет следователем.

Сергей вздрогнул. На него летели брызги. Кира, только что выскочившая из воды, тряся руками, волосами, падала в мокром купальнике прямо на него. Шезлонг под ними затрещал.

– Ну-ну, Кира!..

– Ты всё мечтаешь. Тебя в воду не затащишь!

Наскоро обтёршись полотенцем, она кинулась на лежак, блестя на солнце влажной кожей, вытянулась, глубоко вздохнула и замерла от удовольствия. Она совсем не обгорала, не краснела, а как-то сразу становилась коричневой, как папуаска. Загар ей шёл.

Привстав с лежака, Кира сосредоточенно порылась в пляжной сумке.

– Пойду мороженое куплю. Тебе тоже?

Сергей, отмахнувшись солнечными очками, бросил их на лежак. Закрыл глаза. Она поняла. Развернулась и плавно пошла по песку, на ходу влезая в шлёпки и подкручивая мокрые волосы под заколку. Он приоткрыл один глаз и, щурясь от солнца, какое-то время смотрел ей вслед. Фигурка у неё была – что надо! Тело крепкое, налитое, живот подтянут. Конечно! Не рожала.

Сергей опять думал о матери…