Он подходит к бревенчатому домику под медно-красной скалой.

– Эй!
– стучит он в дверь палкой.
– Есть хозяин дому сему?

И ждет ответа. В избе тихо. Из трубы струится легкий унылый дымок. Сугробы подле избы начали уже таять, из них выглянули на свет ржавые консервные банки. Они, как и подснежники, появляются только весной.

– Есть живая душа в доме? Отзовись!
– снова кричит старик, нетерпеливо постукивая палкой.

Дверь распахивается, и на пороге появляется унылый, лохматый парень.

– Ну, здравствуй, Арсений!

– Здравствуй!
– нехотя отвечает парень, пропуская вперед гостя.

– Не ладно гостя привечаешь, - укоризненно говорит дядя Терень и сбрасывает с плеч ружье и походный мешок.
– Почто скучный?

Он окидывает и избу и парня внимательным, но насмешливым взглядом. На столе - ворох писем, телеграмм, фотографий: курносая бабенка, кудряшки из-под берета; вот она же в шубке, она же в сарафане, голое плечо блестит. Вот опять она же на стене. Улыбается жеманно и застенчиво.

– Угу!
– произносит дядя Терень и садится на полешко у печи.

Однако он ни о чем не спрашивает. Он все уже знает, все понял. Знает и какое поручение даст ему Арсений. Стаскивает сапоги, ставит их к печи и молчит. Ждет, глядит, как бегут по стеклу мутные ручьи. Слушает, как звенит капель с крыши.

Арсений молча бродит по избе, ставит чайник на огонь, чашки, хлеб, мясо - на стол, потом тяжело опускается на табурет.

"Ну, как нынче промысел?" - надо бы спросить дяде Тереню по обычаю, но он не спрашивает. Арсений молчит, молчит и он.

– Разлюбила, - шепчет Арсений.
– Ты не говори, дядя Терень, не спорь, пожалуйста...

– Я и не спорю.

– А я тебе говорю: сука она. Вот кто!

– Ты и прошлый год так говорил. Одначе ошибся.

– А теперь уж не ошибусь, нет. Две недели в этом деле разбираюсь. Все письма подобрал... Одно к одному, - бормочет Арсений.
– Не ем, не пью, из избы не выхожу... Все читаю...

Все читаю...

– Разобрался?
– насмешливо спрашивает дядя Терень.

Но Арсений не слышит насмешки.

– Вот, - говорит он, - вот. Сам гляди, старик.

Он раскладывает на столе письма. Так следователь раскладывает вещественные доказательства.

– Вот, - суетится он, - от двадцатого ноября письмо.

Первое нонче. Видишь в конце: "горячо-горячо целую"? Заметил? Горячо-горячо... А вот - девятнадцатое декабря. Вот - "крепко целую"... Не горячо, старик, а только крепко... Заметил?

– Это что ж, хуже?

– А вот последняя радиограмма, майская. Читай: "целую".

Просто - целую. Без никаких. А время приметил? Мая третьего. Майское дело... Закрутилась, хахаля нашла. Ясно?
– торжествующе спрашивает он. Горькое это торжество!
– Нет, ты сам посмотри, сам...
– и он тычет дяде Тереню письма.

Дядя Терень неторопливо достает из-за пазухи очки, напяливает их на нос. Глядит в письма. Действительно: от двадцатого ноября - "горячо-горячо целую", от девятнадцатого декабря - "крепко целую", а от третьего мая "целую" просто, без никаких.

– Ну?
– тревожно спрашивает Арсений.

Какого ответа он ждет? Утешения или подтверждения злой догадки? Дядя Терень необычно серьезно вертит в руке письма и молчит.

– Ну?
– снова спрашивает Арсений.

– Это весна...
– наконец произносит старик.
– Весна в тебе бушует, парень.

– Весна?
– растерянно переспрашивает Арсений.
– При чем тут весна?

На печи запел чайник. Дядя Терень ставит его на стол и принимается за еду. Арсений ничего не ест, вертит в руках письма.

– Ты не спорь, не спорь...
– бормочет он, - я эти письма до дыр перечел. Я каждое слово в них перетряхнул, взвесил.

Не зря ведь слово сказано. Каждое слово свой смысл имеет.

– Это у тебя оно нонче смысл имеет, а бабенка твоя их зря ставит. Какое в голову придет.

– Не бывает так, старик, не бывает. Слово от души пишется. Вот от двадцатого ноября письмо... Я его наизусть помню. С тяжелой душой письмо писано. Скучала по мне, видно, мучилась...
– Его лицо становится добрым, нежным, серые глаза голубыми.