Другие вещи, которые демонстрировал он, привели зрителей в не меньшее изумление. Вот почему только сомнение в том, существуют ли вообще для этого человека пределы возможного, могло заставить императора подвергнуть его тому испытанию, которое было назначено.

На следуующий день Пинетти было предложено явиться за гонораром в полдень лично к императору, в его кабинет. Сложность такого визита заключалась в том, что по условию, предложенному императором, охране было приказано вообще не впускать во дворец ни одного человека. Однако на другой день, не полагаясь на стражу, император приказал запереть все ворота и все входы дворца и положить ключи ему на стол. Это было проделано.

Без пяти минут двенадцать сквозь литую решетку закрытых ворот была просунута депеша, тотчас же переданная в кабинет императора. Это было сообщение начальника департамента полиции о том, что Пинетти из дома не выходил. Император едва успел прочесть это сообщение, как Пинетти уже входил в его кабинет. (Ситуация невольно напоминает подобное же испытание, которому Сталин полтора века спустя подвергнет Мессинга и которое тот, как и Пинетти, блестяще выдержит.) Между Пинетти и императором состоялся якобы следующий разговор.

– Вы опасный человек, – заметил Павел.

– Только чтобы развлечь ваше величество.

– Не собираетесь ли вы покинуть Санкт-Петербург?

– Да, если только ваше величество не пожелает продлить мои выступления.

– Нет.

– В таком случае я уеду через неделю.

Накануне отъезда Пинетти просил уведомить императора, что покинет столицу России завтра тоже в полдень через все пятнадцать городских застав. Весть об этом тут же стала известна жителям, и на другой день у каждой из застав стояла толпа любопытных. В полдень на каждой из пятнадцати застав полицейские чины и собравшиеся видели Пинетти и карету, которая увозила его. Более того, в докладе, представленном императору департаментом полиции, сообщалось, что отъезд Пинетти и его паспорт были зарегистрированы на всех пятнадцати заставах города. Надо думать, что, получив это сообщение, император лишь утвердился в правильности своего решения.

Действительно ли мог этот человек, чье имя окружено легендами, формировать по желанию собственных двойников? С ним ли самим или с его двойником разговаривал император в своем кабинете, где Пинетти появился необъяснимым образом? Сейчас, два века спустя, ответить на этот вопрос невозможно. Как невозможно, впрочем, найти и какое-то другое объяснение тому, что произошло. Тем более что известны и другие сообщения, подтверждающие такую способность.

Как одно из недавних таких свидетельств приведу запись французского путешественника П. Д. Гэсо, посетившего вместе с четырьмя своими спутниками в 1950 году Гвинею. Во время пути они остановились у местного колдуна Вуане и расположились спать в его хижине. Напротив меня, пишет Гэсо, спит колдун. Вдруг слышится скрип открываемой двери. «На пороге стоит Вуане в коротком бубу, в коротких штанах, с непокрытой головой.

Но ведь он здесь, у моих ног, на своей циновке. Он лежит на боку, повернувшись ко мне спиной. Я вижу его бритый затылок. Между нами на земле стоит лампа, горящая тускло, как ночник. Я не смею пошевелиться и, затаив дыхание, смотрю на Вуане. Он какое-то мгновение колеблется, наклоняется, проходя под гамаками, и медленно укладывается в самого себя. Вся эта сцена разыгрывается за несколько секунд.

Утром, когда мы с Вуане остались наедине, я спрашиваю его:

– Ты не выходил сегодня ночью?

– Выходил, – отвечает он спокойно.

И еле заметная ироничная улыбка появляется на его губах».

Практика создания двойников издавна известна была и сибирским шаманам. Об этом говорит хотя бы эпизод, связанный с якутским шаманом Кычаканом. Современники рассказывали, что, когда власти попытались его арестовать по какому-то поводу, он объявился одновременно в семи местах. И никто не мог сказать, какой Кычакан настоящий, а какой лишь его фантом, двойник.

Об умении тибетских лам вызывать к жизни собственных двойников упоминает в своих записях Александра Дэвид-Нил. Однажды, когда, находясь в Тибете, она вместе со своим поваром-тибетцем подходила к палатке, они оба увидели знакомого ламу-отшельника, который сидел у входа на складном стуле, видимо, поджидая ее.

«Это не удивило нас, – пишет она, – потому что лама часто приходил поговорить со мной. Повар сказал только:

– Римпош пришел. Я пойду и быстро приготовлю ему чай.

– Хорошо, – ответила я, – приготовь чай и принеси его нам.

Он отправился делать это, а я продолжала идти, направляясь к ламе, все время глядя на него в то время, как он продолжи сидеть неподвижно. Когда мне оставалось несколько шагов от палатки, передо мной возникла как бы туманная дымка, подобная занавесу, который медленно отодвигался в сторону. И внезапно ламы не было больше. Он исчез.

Немного погодя пришел повар, неся чай. Он удивился, видя, что я одна. Чтобы не пугать его, я сказала: он приходил, только чтобы сказать мне кое-что. Он не смог остаться на чай.

Потом я рассказала самому ламе об этом видении, но он только посмеялся и не ответил на мой вопрос. Тем не менее он повторил это еще раз. Мы разговаривали с ним на дороге, когда он внезапно исчез. При этом поблизости не было ни дома, ни палатки, вообще никакого укрытия».

Как можно догадаться, собеседником исследовательницы на пустынной дороге оказался, очевидно, не сам лама, а его двойник. При этом он столь точно, столь искусно имитировал, повторил самого ламу, что у нее не возникло ни малейшего подозрения или сомнения.