– А чего ж вы до весны не подождали? Тут всего ничего осталось.

– Ну не знаю, господин Хранитель. Старшим-то видней, что когда делать лучше. А как по мне, то лишь бы не бранились. А то ведь от безделья дедушка ой, какой вредный бывает. – Чертёнок почесал в затылке. – А вот Вы, господин Хранитель, как думаете, если я ненадолго от проруби уйду и разок, как Вы, с горки съеду, меня бранить не станут?

– Мне почём знать. Да только мы с твоим братцем редко наперёд думали про то, что станут нас ругать или нет, – фыркнул я и, подумав, добавил совсем тихо, – Покойным братцем.

А чертёнок уже карабкался наверх и через несколько секунд приплясывал, махал руками и крыльями, стоя на крутом, высоком берегу. Потом он обвил себя хвостом, подобрался в клубок и на пятой точке заскользил вниз, дико визжа и улюлюкая. Я посторонился, и облепленный снегом черный шар прокатился мимо меня почти до середины заводи. Анчутка вновь вскочил на ноги и понёсся к берегу.

– Классно! Здорово! – проорал он мне на бегу и уже через минуту вновь катился вниз с ещё большей скоростью. Когда он третий раз проскочил мимо меня, обдав снежной пылью, я услышал сквозь пронзительный визг и смех какой-то подозрительный треск. Закованная в зимнюю броню, Чернушка у меня под лапами зашевелилась, и из проруби плеснула вода. Анчутка стих. Я хотел было рвануть на берег, но не успел. Из проруби, обламывая по краям тонкий лёд, выпросталась по локоть сначала одна толстенная рука, потом другая, за ними показалась всклоченная голова и наконец протиснулись дородные плечи и грудь хозяина всех рек и озёр Чёрной Поляны.

– Ну и кто тут так шумит? – зарокотал он, вращая вытаращенными глазами.

Анчутка вмиг исчез. Я расправил шерсть, приосанился.

– Добрый день, Дедушка Водяной, давно не виделись.

– Да уж давненько, Базиль, – буркнул он в ответ, – Как живёшь, Хранитель?

– Да по-всякому, – ответил я и подошёл поближе. – Есть ли новости от дочек Ваших? Как там они живут? Не тужат?

– Живут, дай Бог, каждому. Даринка вон со своим принцем уже почти всю Швеции объехала. Всё с роднёй знакомится. У них, у этих Некки 13 , в каждом озере жену наследника престола показать надо. И везде балы устраивают: песни, танцы.

– А другие как? Как Майя, Ника, Влада?

Водяной нахмурился.

– Ты, Базиль, про Майю лучше забудь. Не вернётся она домой, пока ты её ждёшь, – сказал он тихо. – Не к чему всё это ворошить. У неё своя дорога, у тебя – своя. Вместе вам не быть, и слово моё крепко.

Водяной взглянул мне прямо в глаза и вдруг заговорил торопливо, быстро, совсем не по-царски, словно боясь, что я его перебью, и он не успеет сказать мне что-то важное. Что-то такое, что давно из него просилось наружу, да всё никак не находило повода, чтоб вырваться. А я стоял у проруби, как дурак с отвисшей челюстью, и недоумевал, о чём же он говорит. О каких таких годах, о какой доле несчастной. Всё вдруг словно затуманилось вокруг, поблекло, потеряло запах и цвет.

– Подожди, Владыка Донный, – наконец промямлил я. – Я тебя чего-то не пойму. Ты о чём толкуешь?

Водяной опять нахмурился.

– Я о том, что негоже Хранителю на дочку царскую заглядываться. Ты, Базиль, прости, но разного вы рода – племени. Тебе жизни от силы двадцать лет отмеряно, а она почти бессмертная. У тебя ведь ни кола, ни двора, а она к покоям царским приучена. Не отдам я её за тебя, и не проси. Не хочу, чтоб потом локти кусала.

– Да я вроде и не сватался пока.

– Вот и не надо. Найди себе другую подружку, Базиль. А про Майю забудь. Хватит ей уж за тобой по берегам бегать и в глаза заглядывать. Ты ж ведь и не любишь её, верно?

Между нами на мгновенье воцарилась тишина. Долгое томительное мгновенье, за которое перед моими глазами пронеслась вся моя недолгая жизнь. Все наши песни у реки, танцы у костра, посиделки под луной и прочее, прочее.

Я вдохнул и, не оглядываясь, потрусил к берегу.

В трапезионе царила чопорная тишина. Классные дамы и менторы уже стояли во главе стола. Берегини, чуть дыша, проскользнули к своему классу и замерли в учтивых позах. Из учительских дверей показалась статная фигура директрисы. Мадам была рослой и довольно крепко сложенной. Миловидные в девичестве черты лица с годами заострились и преисполнились надменного высокомерия. Морская фейри шла, гордо расправив плечи и чуть покачивая бедрами, отчего длинный шлейф её юбки извивался подобно змее. Проходя между рядами воспитанниц, Мелюзина подмечала любую небрежность в их движениях или платье. Вышколенные моревны склонялись перед директрисой в почтительном поклоне ровно за три шага до её приближения. Делали они это с завидной грацией и изяществом. Чернушкинские водяные девы так же поспешили придать своим фигурам должный вид. Мелюзина, не мигая, смерила их взглядом и остановилась. Сердце бухало в груди Майи так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу.

– Вам лучше, мадмуазель Майя? – тягуче растягивая слова, произнесла Мадам.

– Благодарю Вас, сударыня. Гораздо лучше. – Книксен берегини стал ещё глубже.

Мелюзина холодно кивнула и пошла дальше. Заняв своё место в центре учительского стола, директриса подала знак, и все воспитанницы, чуть шурша юбками, разошлись по залу к отведённым для них круглым столикам. Начался урок этикета. Тритоны 14 в зелёной униформе подали первую перемену блюд. Дежурные дамы фланировали между рядами столов. Порой они останавливались, чтоб указать девицам на недостаточно изящные манеры или похвалить, если было за что.

Майя улыбнулась уголками губ трём моревнам, оказавшимся с ней сегодня за одним столом, и пожелала им приятной трапезы. С одной из них они ходили вместе на уроки живописи в свободное от других занятий время. Так что тема для разговора нашлась легко. Девушки, мило чирикая, поклевали омлет, проглотили пару тостов с паштетом и выпили по чашечке чая. Завтрак был сегодня, что называется, континентальным и не требовал особого проворства в использовании вех этих вилочек и ложечек. Наконец, часы побили девять. Мелюзина поднялась из-за стола и огласила расписание занятий на день. По залу пробежал шум отодвигаемых стульев, шуршание юбок, и разговоры стали громче. Воспитанницы потянулись к выходу.