Все замерли в оцепенении, и лишь мама, на секунду замешкавшись, подлетела ко мне и принялась трясти за плечи. Но учитель не собирался сдаваться – свое шоу он намеревался довести до конца. Я с силой, не свойственной худому долговязому первокласснику, оттолкнул ее и приблизился к нелепой девочке Маше с двумя бантами на тонких косичках, отличнице и зазнайке, но в целом, вполне обыкновенной семилетке. «Встань!» – произнес я, и девочка, не дрогнув, повиновалась. «Лезь в окно!» – продолжал я, до крови кусая язык, чтобы не произнести льющихся потоком слов. Маша в блестящем миллионами бисеринок наряде снежинки двинулась к высокому подоконнику, стремясь спрыгнуть в метровый сугроб прямо со второго этажа. Тогда-то я впервые узнал странную тягу учителя к высоте.

К счастью, другие дети и присутствующие учителя быстро сориентировались – сняли безвольную девочку с подоконника, не давая ей уцепиться за оконную раму, и вернули на место. Она трясла головой и озиралась по сторонам, словно не понимала, что с ней произошло.

Я и сам не понял. Никто не понял. Лишь мама, пока тащила меня за руку домой, не дав закончить выступление, рыдала, и ее крики и причитания эхом разносились по всей улице.

Я все еще чувствовал, как горит каждая клеточка моего тела. Мне хотелось содрать кожу, броситься по дороге лицом в снег и лежать там, пока не растоплю его до самой земли.

Дома, не обращая внимания на мамины причитания, я прямо в новом костюме, купленном ею специально к празднику, забился на кровать и шепотом обратился к тому существу, что обитало в моем теле:

– Что ты с ней сделал? – Я не плакал, просто не мог. Казалось, огонь выжигал из моего тела все, даже слезы.

– Я сделал? – раздалось в моей голове. – Нет, Иоганн, это ты сделал!

– Не называй меня этим именем! Я – Игорь!

– Не противься своей сути, мой мальчик. Прими ее с честью и следуй своему предназначению!

– Но я не хочу! – закричал я, поймав испуганный мамин взгляд. Она стояла чуть поодаль и не шевелилась, не зная, чем мне помочь, и не рискуя приблизиться. – Зачем ты заставил меня приказывать Маше? Она же меня возненавидит!

– Я просто показал, на что ты способен! И поверь – это лишь малая часть твоих способностей! Самый верх. Ты гораздо могущественнее!

– Зачем ты мне это показываешь? Я не хочу все это уметь! Не хочу и не буду!

– Глупый мальчишка! Я учу тебя! Помогаю стать собой, Иоганном, колдуном, способным даже на черную магию! Помогаю перестать прятаться в тени этого тела! А учиться лучше всего на практике – сегодня ты наконец понял, как легко управлять жалкими людишками.

– Не хочу, не хочу, не хочу! – я сжимал голову ладонями и отчаянно тряс ею, пытаясь выгнать загробный голос из своей головы.

– Не хочешь? – взревел учитель, оглушая меня изнутри. – Да ты сам пришел ко мне!

– Сам пришел? – я не хотел верить в это, но отчего-то знал, что учитель не лжет.

– Закрой глаза, мой мальчик. – Голос вновь стал тихим и будто даже ласковым. – Сосредоточься и перенесись к началу. Не говори, что не можешь, – приказал он, даже не дав мне возразить. – Твоя сила в тебе, никуда она не делась с веками – я постоянно ее ощущаю. Вернись в ту точку, когда ты решил стать моим учеником, и ты все поймешь сам.

Я выдохнул и зажмурился, продолжая сжимать голову руками. Ничего не происходило – лишь тьма окутывала меня со всех сторон. Но чем дольше я вглядывался в нее, пропуская через себя, погружаясь в ее пучину, тем отчетливее проявлялась картинка вдали. Смутно знакомые очертания приближались и светлели – сначала появились цвета, а потом – звуки и запахи.

***

Первым, что я почувствовал, стал дикий голод. Кажется, я не ел несколько дней. Серое небо хмурилось, накрапывал мелкий дождь, а ледяной ветер пробирал до самых костей. Я брел по булыжной набережной вдоль реки, где кучками ютились рыбаки, прикрываясь тряпьем от навязчивого дождя. В голове назойливо вилась лишь одна мысль – как найти пропитание.

В одной из луж, собравшихся в углублении между камнями мостовой, выбитыми телегами, я увидел свое отражение – высокий мальчишка с растрепанными черными волосами, тоже лет семи. Лицо измазано сажей, одежда грязными лохмотьями висит на обтянутых кожей костях, а зеленые глаза полны отчаяния.

Воспоминания пришли сами собой – я отчетливо видел добротный дом в пригороде Парижа. Видел, как две моих сестры разбухли и умерли одна за другой в страшной лихорадке, как мать, выхаживая их, заболела сама и, покрывшись сочащимися гноем язвами, иссохла за несколько дней. Как отец рвал на себе волосы, потеряв всех женщин в семье. Как он ушел на два дня, а потом вернулся, злой, с зажженным факелом в руке и принялся размахивать им, прогоняя нечистую и вытравляя чуму. Как я в ужасе смотрел на него и умолял остановиться. А потом перед глазами замелькала вспыхнувшая солома, занявшиеся огнем стены и тряпки, а потом и пропитавшееся вином тело отца, рухнувшего в пламя.

Я испугался и убежал. Бежал долго – до самого города, но и в Париже не мог найти приюта – кому нужен некормленый мальчишка без семьи, денег, весь в грязи и вшах. К тому моменту я не умел ничего – всю свою недолгую жизнь я работал на виноградниках вместе с семьей, не зная другой жизни. И теперь, оказавшись, в шумном вонючем городе, не мог найти себе места.

Когда я уже собирался забиться под городские стены и тихонько умереть, поскуливая так, чтобы меня не слышали, появился он. Я догадался о его появлении задолго до того, как увидел. Многоликая толпа сначала зашепталась, расступаясь и стремясь спрятаться, а потом замерла и смолкла. Такую тишину я раньше слышал только под ясным небом виноградных полей, но никак не в столице.