– Посмотри, сколько тебе притащили игрушек! – смеялся Виктор, рассматривая мою палату. Она была и правда заставлена игрушками и цветами так, словно тут магазин подарков. – Девчонки тебя обожают! Надо написать в твоей ленте, что ты больше не принимаешь мишками и зайчиками, а отдаешь предпочтение чему-то более значимому. Пусть виски дарят или коньяк.

– Вить, что ты несешь? – я скривил лицо. – Иногда ты такой придурок!

– Ладно. – махнул он рукой. – Я прикалываюсь. Просто смешно, что взрослому парню дарят такие мимимишные подарки. Вот смотри, у этого медвежонка открытка в руках. Давай посмотрим!

“Я каждый день молюсь за тебя и благодарю Бога, что он помог тебе! Ты настоящий Ангел, который делает нашу жизнь лучше! Выздоравливай!”

– Дай сюда! И не трогай тут ничего! – я грубо выхватил у него из рук открытку и оттолкнул его от игрушки. – Какой же ты иногда бываешь циничный гад! Бесишь!

– Я циничный? – разозлился Виктор. – А от кого я научился этому? Ты после аварии так изменился! Стал чрезмерно сентиментальный!

– Дело тут не в сентиментальности! Люди дарят мне от чистого сердца, мне плевать, что они приносят, мне ничего от них не нужно! Но смеяться над теми, кто о тебе заботится – это гадство! От тебя я этого не ожидал!

– Ладно, прости. Я не хотел тебя обидеть. Не буду трогать твоих фанаток. – он поднял руки и опустил глаза. – Сдаюсь.

Я подошел к окну и посмотрел на людей, которые там стоят. Бедолаги, часами проводят на улице! Но мне было приятно, и когда Виктор уходил, я с удовольствием читал все письма, которые при приходили от моих поклонников.

Когда меня выписали, я попросил тетю слетать со мной к Вавилону.

– Думаю, мы можем полететь завтра. Его врач сказал, что парень уже потихоньку приходит в себя, его выводят из искусственной комы, но в больнице еще продержат еще не меньше двух месяцев, а может быть, и все пять. Все зависит от его восстановления.

Я страшно нервничал, когда заходил в его палату.

Даже сейчас, находясь на больничной койке, Вавилон оставался таким же мужественным и привлекательным. Измученный и с перемотанной головой, в окружении какой-то аппаратуры и капельниц, он все равно вызывал у меня восхищение.

Изящные черты лица, красивые руки, сложенные на животе, прекрасный стан. И если бы не мертвенная бледность, еле уловимое дыхание, можно было бы посчитать, что он в глубокой коме, но девушка-переводчица, которая по совместительству была здесь его сиделкой, сказала, что Антон постепенно начинает возвращаться в этот мир.

Девушку наняла моя тетя. Я оглядел эту добрую фею, очень милая, и судя по всему, она действительно хорошо ухаживала за Вавилоном.

– Он нас слышит? – спросил я у девушки.

– Слышит, но пока ему сложно нас воспринимать, врачи говорят, что это нормально, когда выходишь из искусственной комы. Он не может отличать сон от реальности. Такое будет продолжаться какое-то время. Его до сих пор держат на сильных препаратах, но каждый день снижают дозу. Скоро он будет в норме. Нужно просто подождать.

– Могу я с ним побыть наедине?

– Да, конечно! – она улыбнулась и вышла из палаты. А я придвинул стул и сел рядом с ним.

Он и правда лежал, словно мертвый. Я пытался что-то сказать ему, но слова застревали в горле.

– Антон… – начал я, мой голос дрожал от волнения, а мысли расползались в голове, не давая их поймать. – Я хотел сказать…

Рука парня слегка дернулась, и я удивленно уставился на нее. Наверное, это нормально, он ведь уже не в коме, а просто крепко спит, но слышит ли он меня?

Я осторожно взял его за руку и сжал в своих ладонях.

– Возвращайся поскорее. Я так и не дал тебе свой автограф… Меня теперь очень мучает совесть.

Боже, что я несу? Надеюсь, что он меня не слышит…

– Антон, я пробуду в Германии три дня, буду навещать тебя еще, надеюсь, за это время ты придешь в себя, и мы сможем поговорить. Я хотел поблагодарить тебя за спасение.

Все последующие три дня я почти не выходил из больницы. Парень приходил в себя, но никого не узнавал, казалось, он даже не помнил как его зовут. Восстановление было сложным, и все то время, что он спал, его мучили кошмары.

Он постоянно кричал и звал своего отца. Я попросил тетю позволить мне задержаться в Германии, чтобы оставаться на ночь в палате Вавилона. Я спал рядом на диванчике, а когда у него начинались кошмары, я просто гладил его по лицу и он сразу же успокаивался.

В такие моменты мне казалось, что я могу рассказать ему что угодно. Он был такой беспомощный, что я больше не видел в нем врага.

Я рассказывал ему все, что приходило в голову. Про учебу, про своих друзей, про фильмы, которые мне нравятся. Иногда мне казалось, что он меня слышит, но это была иллюзия. Хотя я не мог отрицать тот факт, когда у него были кошмары, он довольно быстро успокаивался от моего голоса. Я гладил его и убеждал, что с ним будет все в порядке.

Конец ознакомительного фрагмента.