– Представляться надо полностью.
– строго сказал Альфред Викторович.
– Я - Комаровский. Альфред Викторович.

– Вячеслав... Шусев Вячеслав Сергеевич.

– Садись в машину, откатимся отсюда.

Слава поколебался, но сел в машину. Альфред Викторович нашел под сиденьем дубликат ключей и открыл багажник, где у него на случай дорожной аварии всегда хранился комбинезон и рабочие ботинки с шерстяными носками. Он быстро переоделся, а шелковый халат бросил в грязь, не удержавшись от соблазна потоптать его ногами.

– Зачем хорошую вещь гадите?
– спросил Слава.
– Я бы мог поносить.

– Этот халат?

– Ну, да. У меня никогда такого не было.

Альфред Викторович включил в салоне внутренний свет и присмотрелся. Мальчишка оказался по настоящему красив - уж в этом Альфред Викторович, как бывший гомосексуалист, (увлекался в юности недолгое время этим делом) знал толк. Светлые глазища - в половину лица, а зубы такие, что может рекламировать с полным успехом самую дрянную пасту. Немного женственен, но именно это производит на женщин оглушительное впечатление. К тому же блондин с темными бровями. Порода, одним словом, чувствовалась во всем. И вместе с тем, Альфред Викторович с первых слов нового знакомца уловил в нем налет некоторой провинциальности.

– Откуда прибыл покорять Москву?

– Из Нальчика.

– Нашкодил мальчик в городе Нальчик?
– добродушно улыбнулся Альфред Викторович.

– Нет. Я в театральный институт осенью хотел поступить.

– И не взяли?
– удивился Альфред Викторович.

– Нет. Дикция, сказали, плохая.

Альфред Викторович поразился глупости театральных педагогов - при таких внешних данных на парне можно было сделать большой бизнес где-нибудь на Западе за него ухватились бы без разговоров, поскольку половина всемирно известных артистов только этими данными, без всяких талантов, и берут - да ещё как!

– Так я возьму ваш халат? Можно?
– несмело спросил Слава.

– Возьми. Вещь действительно хорошая. Китайский шелк.

Слава извлек халат из снега, стряхнул его, свернул в тугой узел и закинул на задние сиденья машины.

– Давно мелким воровством промышляем?
– спросил Альфред Викторович и включил мотор, разом - отопление.

– Да нет.
– беззаботно ответил Слава.
– Зимой туго пришлось. Вы не думайте, я только на пропитание где-когда радиоприемник из машины, или магнитофон попячу. А в серьез ничего не угоняю..

– А крыша есть? Ночуешь где?

– Когда как...

Альфред Викторович вывел машину на центральную линию поселка, но когда увидел впереди огни домика охраны - притормозил. Не случись сейчас встречи с этим парнишкой, Альфред Викторович без всякий раздумий покатил бы домой без остановок. А уж утром, как всегда обстоятельно - прикинул планы на будущее. Но теперь вдруг стало жалко оставленных на даче Чураковых своих вещей: там и деньги кое-какие были, золотые часы, чемодан натуральной кожи, а главное - документы. Рискованно - но, при наличии напарника, можно было попытаться вернуть свое имущество. Напарник, понятное дело, ненадежен, глуповат, но с другой стороны явно голоден и непригрет, на чем и можно было сыграть.

– Выпить не хочешь?
– спросил Альфред Викторович.

– Немножко можно. Холодно....

– Под твоим сиденьем фляжка с коньяком.

Альфред Викторович на ходу включил фары, свернул на боковую линию и ещё метров через сто остановился около небольшого пруда. Слава уже хлебнул из фляжки скромно - пару глоточков. Глаза у него тут же потеплели, он закурил и тут же спросил беззаботно.

– А можно я музыку по радио поищу?

– Можно.

Альфред Викторович поразился с какой легкостью мальчишка входил в его жизнь, как ни о чем не спрашивая, естественно принял на себя роль младшего товарища. Он совершенно не интересовался, почему они никуда не едут, а стоят возле темного пруда. И тут же сердце Альфреда Викторовича кольнула мысль, что и он в молодости был точно таким же, так же безмятежно принимал ситуацию каждой, пусть самой несуразной минуты, и так же был убежден, что утро ничего, кроме радостей, - не принесет.

И горькая мысль эта означала только одно - в его собственную судьбу постучалась СТАРОСТЬ. Пусть ещё негромким, только предупредительным стуком, но пятьдесят восемь, а точнее: без четырех месяцев пятьдесят девять - это, сколь ни кокетничай, сколь ни поддерживай боевую физическую форму, как ни разглаживай по утрам морщины - уже далеко не молодость. А что ещё более того скверно, никакого прочного фундамента для этой старости у Альфреда Викторовича не было - ни капиталов, ни хорошей квартиры, ни ценностей в банке. Не было и близких, которые в случае болезни Альфреда Викторовича всыпали бы в его последний стакан воды добрую порцию яду. Из чего и следовало невеселое заключение - за два-три, от силы пять лет, надо успеть заложить фундамент такой беззаботной и мирной жизни своих дряхлых лет, чтоб сидеть в шезлонге у кромки теплого моря... А вокруг тебя метались зависимые от твоих накоплений и твоей значимости люди. Был бы ты окружен заботой, лаской и любовью, пусть не искренней, фальшивой, но зато усердной, поскольку хорошо оплачена.

Беда заключалась в том, что именно к такой барской жизни Альфред Викторович стремился с юных лет, и очень часто был близко к ней, но идеала не достиг. На данный момент, кроме этой изношенной "волги", пары хороших костюмов, (застрявших на даче бизнесмена Чуракова) и убогой квартиры в Москве - у Альфреда Викторовича Комаровского, (польского дворянина в четвертом поколение!) не было ничего!

Однако, вот что следует отметить: в процессе своего существования (жизни, проще сказать) Альфред Викторович столь часто врал, лукавил и передергивал факты в свою пользу, что лицемерие стало его подлинной натурой. Он не замечал даже тех моментов, когда лукавил сам пред собой, обманывал сам себя, упрятав истину глубоко в подсознание.Она, истина, всплывала только в самый нужный момент - в качестве приятного сюрприза. Так и в данном случае - последние годы жизни , когда придет дряхлость, болезни и всяческий маразм (не оскорбление, а диагноз) , так вот - эти последние годы своей жизни Альфред Викторович обеспечил себе вполне достойно. В городе Франкфурт на Майне, на счету в надежнейшем "Bauer bank" у него лежало около трехсот тысяч "с хвостиком" германских марок. Лежали денежки уже лет пять, прикапливали проценты, должны были обеспечить ему вполне сносные дни заката всех видов деятельности, в том числе и сексуальной. Но беда в дом, что Альфред Викторович не знал, (как и все люди, к счастью) сколько лет он протянет до могилы, сколько лет будет ходить ветхий, согнутый, слюнявый и с тросточкой, чтоб смотреть на ЖИЗНЬ только со стороны. Сколько? 10? 20? Ну, а если все 30?! Если ещё целых 30 лет при импотенции, оглохшим и ослепшим придется оттянуть? Тогда вот как? Рассчитывать даже на самую крошечную пенсию от государства Российского Альфреду Викторовичу не приходилось. За всю своего жизнь он не проработал ни в государственных, ни в частных структурах ни то чтоб ни одного дня одной минуты.