Чудом мне удалось выбить себе подработки. И нет не потому, что мы нуждались в деньгах. Мне просто хотелось иметь что-то свое, принимать решения самостоятельно хоть в чем-то. Маме самостоятельность не особо нравилась. Но здесь уже вступился папа с Иркой, и тогда родительница сдалась.

В школьные годы мать успела отвадить от меня подруг. Она считала, они плохо влияют: курят, расхлябанные, слушают не ту музыку, не те у них родители, книг не читают. А мне, собственно, было все равно. Я вообще к мнению общества никак не отношусь. Но мама другая. В ее лексиконе чуть ли не каждый день звучит «а что соседи скажут», или «кому скажи, смеяться будут». Порой эти словечки доводят до ручки, и мы ругаемся.

Однажды назло ей я покрасила волосы в красный цвет. Она меня едва из дома не выставила. Отец очень переживал. Мы не разговаривали месяц. В квартире была ужасно напряженная обстановка. Но я себя чувствовала прекрасно. Мне нравился красный цвет, и, хотя одноклассники смеялись, подшучивали, я любовалась собой в зеркале.

Помню, был случай, когда опять же из принципа и желания доказать свою правоту, я собрала вещи в рюкзак и типа сбежала. Ночевать мне было не к кому идти, так что уселась на пятом этаже нашего дома, буквально на два этажа выше. Нашел меня отец часа через четыре, и то случайно. Они обошли весь район, обзвонили моих одноклассников, подняли на уши полицию. Мать почему-то решила — ее дочку похитили маньяки. У нее вообще как-то из крайности в крайность. Итогом стал очередной скандал. Я опять ничего не добилась. Ну, кроме месяца свободы. В школе еще умудрилась поссориться со всеми в классе. Мне было все равно на их мнение, пусть бы себе думали, что хотят. Но за мать стало обидно. Она преподавала хоть и не у нас, но работала в этом здании. И перешептывания одноклассников по поводу ее истеричного поведения знатно раздражали.

Мама обычно склоняла голову и увиливала от больных точек, я же не стеснялась никого и ничего — шла напролом. Ирка часто завидует моей выдержке и стойкому убеждению, что мнение окружающих — это лишь их мнение. Она так не может, ближе к маминой породе. А я и не знаю, почему такая: делаю, то, что нравится, здороваюсь с теми, кто нравится.

Наверное, так сложилось и с Антоном. В нем был притягательный огонек, который действовал на меня магнетически. Сперва, конечно, как и любой обычной девушке, мне хотелось взаимности. Я ложилась спать с мыслями о нем, представляла его улыбку, вспоминала голос. Леваков мне казался идеальным, списанным героем из любовного романа. До встречи с ним, я не стремилась к общению с мальчишками, но здесь всего было мало.

Утром я поджидала его у главного холла, желала хорошего дня. Эта процедура нужна была не столько для него, сколько для меня. Порой мы ругались с мамой, порой руки опускались, и не было настроения ни для чего, а потом увижу Антона, и бабочки в животе взлетают. Он как волшебная таблетка — заводил умирающею куклу с пол оборота.

Рядом с ним вечно крутились девушки, такие разодетые, на шпильках. От них несло дорогим парфюмом, они нравились многим и искренне не понимали, на что я рассчитываю. Собственно, я ни на что особо и не рассчитывала. Увлечение Антоном было моим маленьким секретом, личным выбором, а еще он был очень красивым. Одна улыбка чего стоит.

Но, к моему удивлению Леваков, никогда не хамил. Он будто принимал как должное мое внимание, порой даже улыбался. Помню, однажды в пустой столовой я поскользнулась и перевернула поднос. Начала собирать осколки, и вместо благодарности получила упрек от уборщицы, мол, как достали эти студенты. Стало немного неприятно, но откуда-то появился Антон и ответил грубой тетке. Схватил меня за руку, поднял и усадил за стол. Потом даже принес компот и пирожное. Этот его поступок настолько отложился в памяти, что я невольно поддалась внутреннему желанию стать еще ближе к парню мечты.

Узнала про его день рождения, делала подарки своими руками. Я была убеждена, что он в какой-то степени хорошо относится ко мне. Не видела истины, наверное. Розовые очки мешали. А недавно, когда Леваков помог и угостил мороженым, я чуть ли не летала от счастья.

Однако у розовых очков есть срок годности. Такие, как я не в курсе на этот счет, думаем, что если сам открытый и прямой, то и все такие. Оказывается, не все.

Первым ударом стал провал на региональной конференции, куда меня практически силой запихнула мать. Она хвасталась подругам, какая ее дочь умница и что смогла пробиться на ступень выше. За первое место давали возможность поехать в столицу, выделяли бюджетное место в трех вузах на выбор. На самом деле, я не хотела победы. Но когда называли призеров и глаза матери потухли, мне сделалось тошно. Она просто встала и молча ушла из актового зала. Ничего не сказала, хотя ее дочь попала в пятерку лучших.

Меня поздравили все: учителя, товарищи по цеху так сказать. Вот даже Дима, которого я обошла на одно место. А родная мама посчитала мой провал позором. Слезы подступили, и я убежала в туалет. Благо людей в это время почти не было. Уселась на подоконник, вытащила доклад, который читала. Но руки дрожали, и бумажки рассыпались на пол. Почему-то именно в этот момент моей беспомощности в туалет вошел Антон с друзьями.

Не передать словами насколько мне не хотелось предстать перед ним в таком виде. Все равно на остальных, но перед ним хотелось выглядеть в лучшем свете, а не с размазанной тушью на глазах. Друзья Левакова откидывали какие-то тупые шутки, но я не особо вслушивалась. Лишь мысленно просила, чтобы Антон не смотрел, чтобы ушел, или хотя бы вышел на пару минут. К счастью, он или сам понял, или прочитал у меня на лице, но покинул дамскую комнату со своей компанией довольно быстро.

А дома меня ждал бойкот от матери. Она вроде и говорила со мной, но как-то сухо, односложно и через силу. Папа с Иркой спросили, конечно, в чем дело, но мама повела плечами, мол, ни в чем. Я ей не стала высказывать, хотя обычно не скуплюсь на слова. Просто ушла к себе, закрыла дверь, уселась на подоконник и читала почти до утра. Книги всегда поднимали настроение.

Но ударом стала не мать, ее выходки для меня не были сюрпризом. Ударом стали слова Антона в столовой. Я как дура переживала за него, думала, раз голова болит, надо купить что-то холодное, все-таки душновато на улице. Купила, называется. Казалось, кофе полетело не в урну, а мне в душу. Казалось, он проткнул меня чем-то острым, и горьким. Я сама себя вдруг ощутила горькой.