Шрифт:
Конечно, папа не знает, что месье Шарандон хвастается тем, что зарабатывает десять тысяч евро в месяц и что десять евро – это для него сущий пустяк.
Я извинилась перед отцом, и когда он повесил трубку, Сефана дала мне пощечину. Она сказала, что, если я еще раз так сделаю, они вообще запретят мне с ним разговаривать.
10
В среду днем идет дождь. Осенний дождь, от которого жизнь становится еще грустнее.
Сефана повезла Вадима к педиатру. Она закрыла Таму в постирочной и оставила кучу неглаженого белья. Дочери Сефаны и Эмильен играют в столовой, Тама слышит, как они ругаются. Они постоянно на что-то жалуются, кажется, им вечно чего-то не хватает. А у Тамы нет ничего, кроме нескольких дышащих на ладан мечтаний да смутных воспоминаний, которые ей ничем не могут помочь. Старая обезображенная кукла, картонная коробка и пара-тройка дырявых платьев.
Им лень ходить в школу, а она мечтает об учебе.
Тама их не понимает.
Вдруг она слышит, как они подходят к ее каморке. Потом щеколда скользит в сторону, и дверь в ее норку открывается. Старшая, Фадила, смотрит на нее и улыбается:
– Пошли с нами играть, Тама?
Девочка так удивлена, что ничего не отвечает. Потом она обретает дар речи.
– Но мне нельзя, – говорит она. – У меня тут работа.
– Мама придет только часа через два!
Тама медлит. Если Сефана увидит, что она развлекается, вместо того чтобы работать, ее снова накажут.
– Ну давай же… Если мама вернется, мы скажем, что сами тебя уговорили.
Тама выключает из розетки утюг и приходит к ним в кухню. Фадила хватает ее за руку и тащит в дальнюю комнату. Спальню девочек. Это большая комната с двухъярусной кроватью, двумя письменными столами, книжными полками, полными игрушек сундуками.
Со всем тем, чего у Тамы никогда не будет.
Фадила пододвигает ей стул и приглашает присесть. Она с ней мила, и в конце концов Тама соглашается.
– Во что мы будем играть? – спрашивает она, застенчиво улыбаясь.
– В отличную игру, увидишь!
У Фадилы в руках отрез черной ткани, она обходит Таму, чтобы завязать ей глаза.
– А теперь ты будешь пробовать всякую всячину и угадывать, что это…
Тама кивает.
– Если угадываешь, зарабатываешь одно очко. Не угадываешь, исполняешь желание. Ясно?
– Ясно.
– Открывай рот.
Она снова слушается. Фадила кладет ей на язык что-то сладкое, вкусное.
– Ну, что это?
– Гм… нуга?
– Ага! – восклицает Адина. – Один-ноль.
Тама улыбается, потом проглатывает лакомство. Это нуга из Марокко, чей вкус погружает ее в воспоминания. Она давно уже не ела ничего подобного.
– Давай, вторая попытка! – заявляет Фадила.
Тама открывает рот даже до того, как ее об этом просят. В ноздри бьет неприятный запах, на языке – ложка. Рот заполняет ужасный вкус. К горлу подкатывает тошнота, пальцы судорожно сжимаются. Дети смеются, а она выплевывает эту гадость, которую они пытались заставить ее проглотить. Она встает со стула и срывает повязку.
– Ты жрала дерьмо Вадима! – зло смеется Фадила.
Тама видит, что на ковре валяется грязный памперс, и смотрит на трех злобно хохочущих детей. Она бежит в кухню, открывает кран и прополаскивает рот. Когда она выпрямляется, они стоят прямо за ней.
– Возвращайся в комнату, мы еще не закончили, – приказывает ей Фадила.
– Нет, меня ждет работа.
Фадила вынимает из кармана какой-то блестящий предмет. Тама узнает карманные часы, которые обычно выставлены в гостиной за стеклом.
– Это отцовские, – напоминает Фадила. – И если не будешь делать, что я тебе говорю, я их разобью и скажу, что это ты… Папа так рассердится, что прибьет тебя!
Фадила кладет часы на пол и ставит на них ногу.
– Ну как? – говорит она с дьявольской усмешкой.
На секунду Тама теряет дар речи. Однажды она слышала, как Шарандон рассказывал о том, что эти часы перешли ему по наследству от отца и что они были ему очень дороги. Так что да, за эти часы он способен убить ее.
– Что вам еще от меня нужно? – со страхом спрашивает она.
– Мы просто хотим поиграть, вот и все! Садись.
Фадила убирает часы в карман. У Тамы нет иного выбора – надо слушаться. Она садится и ждет дальнейших инструкций. Фадила на мгновение исчезает и возвращается с веревкой. Они привязывают Таму к стулу и срывают с нее одежду. Она совершенно голая, абсолютно одна, она во власти их хотя и ограниченного, но опасного воображения. Они покрывают ей волосы клеем, лицо воском, сердце – стыдом.
Это только начало.
Дети играют со мной.