В один из дней, когда туман рассеялся, оказалось, что за перилами простирается полукилометровая пропасть, а на её дне бушуют чёрные волны беспокойного океана. Многие туристы отшатнулись в ужасе от такой высоты, но только не Кира. Эта любопытная бестия заострила уши и вылезла так далеко за парапет, что Фауст чуть не демаскировал себя, кинувшись уже выволакивать её за хвост. Но она и сама вернулась. И на её лице с восторженно распахнутыми серыми глазами и огромными расширенными зрачками читалось такое отстранённое восхищение, что она ничего не заметила.

Невозможно сказать, существует ли то, что показывает коварная Мистерия на самом деле или это только миражи. Известно только то, что в этой части мира в эту непредсказуемую зону не войти. Если перепрыгнуть через парапет и попытаться пройти дальше, то окажется, что идёшь целый день, но так и не сдвинулся с места. Это в лучшем случае, а можно и пропасть. Об этом напоминают множество плакатов по всему городу и, конечно на самой набережной. А также при въезде в город после обязательной проверки документов полисмен в синем колпачке скороговоркой объясняет всем въезжающим, что администрация города не рекомендует путникам выходить за перила Дороги Туманов, а в противном случае не несёт ответственности за их жизнь и благосостояние.

Фаусту город нравился. И это было для него сигналом перемен – ведь в последние полгода ему вообще ничего не нравилось. По прошествии месяца с начала слежки за кошкой он вынужден был признать, что Марк был прав – ему был нужен отдых. Не то чтобы он полностью восстановил свою прежнюю форму, нет, но стал чувствовать себя значительно лучше. Курок его настроения больше не был постоянно взведен в положение «готовность к взрыву», появился какой-то запас. Может быть, это произошло благодаря постоянным прогулкам и насыщенной культ–программе, а может быть, потому что много дней к нему никто не лез, ничего не требовал, не дергал. Он изнывал от скуки, продолжал бубнить в уме нечто недовольно–злое в адрес всего окружающего, но не мог отрицать, что уже не терзается тошнотворным ощущением бессмысленности всего и вся. Он понял это, когда полчаса простоял в очереди на визу для въезда в Ганолват и не представил ни одного способа жестокой расправы с древним, трясущимся от старости таможенником, который подолгу причмокивая синюшными склизкими губами, педантично просматривал документы всех очередников по нескольку раз. Он просто смотрел на это чудо долголетия и ждал, словно пережидая дурную погоду.

Это было каким-то свежим ветром. Ну а потом свежего ветра стало чересчур много, и к концу недели пёс решил всё–таки переговорить с подопечной.

* * *

– Куда торопишься, ципа? Может тебя проводить?

Кира так задумалась, что не сразу поняла, что этот внезапно отделившийся от тени человек с маслеными глазками и противными усами обращается к ней.

– Нет, спасибо, я сама… – автоматически выпалила она. Вообще в последнее время Кира расслабилась. Ей стало казаться, что люди подобрели, что все россказни об опасностях ночных переулков для юных девушек – это сказки, выдуманные злобными старыми девами и суеверия. Она оглянулась, чтобы убедиться, что действительно забрела среди ночи в этот грязный узкий переулок своими собственными ногами.

«Молодец, нечего сказать».

Мужик бесцеремонно рассматривал её фигуру, перекатываясь по изгибам сверху вниз и обратно. Чуть глубже в проулке стояли ещё двое: один покрепче да повыше и один какой-то совсем плюгавый жилистый коротышка. Ей стало тревожно.

– Чо ты тянешь!? Хватай её, урод!

Мелкий коротышка выкрикнул это так зло и жёстко, что даже усатый удивлённо оглянулся. Кира решила использовать это замешательство и рванулась назад. На мгновение ей показалось, что удастся убежать, но крепкая как клещи рука почти сразу схватила её за хвост. Девушка мявкнула и сжалась. Однако никакого дальше движения не последовало – ни удара, ничего. Обернувшись, она увидела странную картину. Усатый цепко схватил её за конечность, а его, в свою очередь, цепко схватил за горло смутно знакомый высокий бурый пёс с узкой зубастой мордой.

– Отпускай, – сказал он низким рычащим голосом.

Усатый злобно сощурился, но, видимо, рука на горле сжалась сильнее, и он с досадой отпустил добычу. Кира тут же поджала распушившийся хвост, но убегать не стала. Поднялась и встала за спиной у пса, стараясь вспомнить, где его видела.

– Извините, ребята, но эту девушку уже провожаю я, пробасил пес и отпустил человека.

– Иди к чёрту, это наша территория! – зашипел второй, выступая из темноты. – Откуда ты вообще взялся, я тя тут не видел!

– Ну, ведь это хорошо, – рассудительно сказал пёс. – Если увидишь ещё раз – убью.

Усатый отошёл, видимо, от первичного потрясения и резким движением выбросил перочинный нож–бабочку. Язык жестов, понятный существам на любом уровне культуры.

Пёс не изменился в лице. На этом диалекте он тоже говорить умел. В его правой руке, словно соткавшись из ночной тени, вдруг оказалась коса. Только что её не было и вот она уже есть, острая, изогнутая, хищная. Кира даже услышала, как с хрустом подкосились ноги у незадачливых бандитов. Усатый и крепыш, суеверно крестясь, быстро отступали, утягивая за собой и мелкого. Только сейчас девушка заметила, что всё это время он смотрел только на неё, сверлил своими мутными злыми глазками. Товарищи практически силой развернули и утащили его вглубь городской чащи.

Кира перевела взгляд на своего нечаянного спасителя. Высокий двоякоходящий псовый с гладкой короткой шерстью красно–бурого цвета задумчиво смотрел в след разбойникам.

– Странный какой-то взгляд у этого маленького, – сказала Кира. Он кивнул. Развернулся и спокойно пошёл к выходу из закоулка.

«Мда. Везёт мне сегодня».

– Ты из КС, да? Волфтейн не шутил и приставил ко мне телохранителя.

Пёс стиснул зубы.

– Не телохранителя, а наблюдателя.

– Ну, во всяком случае, сейчас ты не наблюдал, а вмешался… к счастью.