— Отпусти! — успела прохрипеть, когда его губы скользнули на шею, — пусти! — лихорадочно задышала и всё же сделала попытку отпихнуть его, — Я закричу! Клянусь тебе, что закричу! Егор!

Он замер, тяжело выдыхая ей в шею горячий воздух. Ослабил хватку на затылке и медленно опустил ладонь на её лицо. Оглаживая щёку и спускаясь туда, где до этого были его губы. Пятерня мягко обхватила тонкую шею, а большой палец застыл на пульсирующей венке. Она так яростно билась, заставляя кожу в этом месте вибрировать.

— Ты... — его голос вероломно надломился. Что же она с ним делает? — зачем ты вернулась, Ксенакис? Тебе же ясно было сказано, чтобы ты убиралась...

— У меня в отличие от тебя есть сердце, Гордеев. Мне не чуждо беспокойство за других, — ответила, глядя сквозь него. Дрожала от прикосновения его пальцев. Чувствовала, как бьётся сердце. Как отчаянно пульс заставляет дрожать венку под слегка шершавой подушечкой его пальца, — таким ударом можно убить человека.

— Я знаю, каким ударом можно убить человека, Муха, — совсем немного отстранился от девушки. Просто, чтобы можно было посмотреть ей в лицо, — но, как видишь, эта тварь даже смогла сесть за руль.

— Отпусти! — набравшись сил, Дани снова оттолкнула его от себя. На этот раз Егор не стал её удерживать. Отпустил, позволяя девчонке отступить и даже поднять упавшую с плеч толстовку тёмно-зелёного цвета. Он очень ей шёл.

— Что ты здесь забыла, Муха? Какого хера ты тут оказалась? — его тёмные брови сошлись переносице, а глаза презрительно прищурились, — у тебя что, нехватка мужского внимания? Я сказал тебя разбежаться со своим оленем, а ты нашла себе ещё одного?

Озвучил то, что вертелось на языке. Ты же была девственницей? А теперь что? Во вкус вошла?

— Ты не можешь указывать, что мне делать, Гордеев! С какой стати? Думаешь, можешь распоряжаться мной? Тем, с кем мне общаться? — Даниэла нахмурилась так же, как и он. Даже смело шагнула в его сторону, поднимая указательный палец перед его лицом. Смешно...

— Разве нет? — не смог сдержать усмешку, глядя на то, как она стоит из себя сильную и независимую.

— Ты никто! Понял?! Ноль! Пустое место! — её голос плавно переходил от тихого рычания к шипению. Крылья носа взлетали, раздувая ноздри, а острый подбородок упрямо выскакивал вперёд. — Ты не имеешь никакого права указывать мне! Кто ты? Ты невоспитанный больной ублюдок! Думаешь, всё, что ты творишь, сойдёт тебе с рук? Ты ошибаешься! Рано или поздно ты ответишь за всё, что творишь! Ты ответишь за каждую слезу, что я пролила! Из-за тебя! Бумеранг так сильно пройдётся по тебе, Гордеев... ты будешь ползать в моих ногах, вымаливая прощение! Ты будешь... ссс!

От боли она поднялась на мыски и перехватила его жилистое запястье. Оскалилась, когда его рука, взметнувшись, обхватила её лицо, больно впиваясь в щёки. Продавливая их, и заставляя внутреннюю поверхность впечататься в зубы.

— Тебя заносит, Муха... не замечаешь? Я думал, что ты умнее... нельзя говорить больному ублюдку, что он больной ублюдок. Не знала об этом? Ты играешь с огнём.

Дани не могла больше произнести ни слова. Смотрела в его непроницаемые глаза и молилась про себя, чтобы хоть кто-то вышел на задний двор. Но её молитвы оставались неуслышанными, всё больше превращая её в атеистку.

Её губы задрожали, словно она вот-вот расплачется. Да... он увидел влагу в уголках её глаз. Она скапливалась, превращаясь в крошечные капельки. Одно мгновение и, солёная слезинка сорвалась с ресниц, скатываясь вниз по щеке, и ударяясь о его пальцы.

И Егор не понимал, нравится ли ему то, что он видит. Раньше нравилось. Однозначно. Он ждал этого, как восьмого чуда света. Она прекратила скрывать свои слёзы, и Гордеев перестал испытывать наслаждение от их вида. Не мог дать определение тому чувству, что скручивало ему все внутренности в тот момент, когда капелька рухнула вниз. Но это не удовольствие и не удовлетворение. Это что-то другое, чему он пока не мог найти определения.

— Убери эти сопли, — грубо произнёс, в то время как его пальцы отпустили её лицо и стёрли мокрую дорожку. Ласково. Несвойственно ему. Неожиданно. Словно удар под дых самому себе.

— Я хочу уехать, Егор, — произнесла тихо, будто почуяв его минутную слабость. Взглянула на него, задирая голову и складывая чёрные брови домиком.

— Нет, — качнул головой, — ты не уедешь.

— Ты не можешь держать меня силой, Егор...

— Ты не уедешь сейчас, Даниэла. Ты останешься.

— Зачем? Что тебе нужно? — непонимающе замотала головой. Сердце не утихало, отбивая галоп о рёбра.

А что ему нужно? Не мог же он поиметь её прямо здесь? Ему ведь нужен секс? Секс с ней? Пытался заверить самого себя, что только секс. Что ещё она может ему дать?

— Ты, — приподнятый уголок его губ шёл в резкий контраст с его взглядом. Что это? Удивление?

Ты удивлён, Гордеев?

— Я? — её длинные ресницы отдавали тень на бархатистой коже, и он засмотрелся на них. Он никогда не видел такой безупречной кожи.

— Не заставляй меня это повторять, Даниэла.