— Ты к мужу моему не лезь, красавица, — почти пропела, так ласково, но и угрожающе дюже. — Мне другого в жизни не надобно. А вокруг тебя вон какие соколы кружат.

— Мы говорили просто, — Елица вскинула подбородок. — Не тревожься.

И пошла мимо, едва не содрогаясь от колючего взгляда, которым травница её проводила. Скрывшись из виду, она едва не бегом в избу зашла: лишь бы рядом теперь кто оказался. Встретил её взгляд Ледена задумчивый и печальный как будто. А Чаяну-то, видно, он ничего и не рассказал о догадках Елицы, хоть предупредить его о том она не успела. Да и хорошо, что сам догадался: братцу его знать ни о чём пока не нужно, а то неведомо чего натворит, буйная голова.

За хлопотами да разговорами прошёл день до вечера позднего. Убрали женщины плошки со стола, снедь оставшуюся — в подклет прохладный — а там и ко сну уже пора собираться. Димина предупредила, что разлёживаться с утра долго не станут: с самым рассветом, как можно будет по лесу идти, не спотыкаясь, отправятся они к капищу заветному.

И не хотелось теперь никуда с травницей идти: терзали душу сомнения большие, что заворожила она Радана, опоила чем, раз позабыл он прошлое своё напрочь, выбросил из сердца ту, что была в нём до сражения злосчастного с остёрцами. Не в том была причина, что признавать он Елицу не хотел, а в том, что память у него будто бы отняли. И как помочь ему теперь — думалось постоянно. Не спалось долго, тогда как хозяева уж задышали размеренно да и Боянка в своём углу засопела.

Елица, как встала с лавки, сунула ноги в черевики прямо набосо и вышла тихо, поморщившись от громкого в ночной тишине скрипа двери. Едва не упала, споткнувшись о ведро в сенях, зашипела досадливо, разминая ушибленную ступню. И понесла же нелёгкая, не лежалось спокойно. Да продышаться как будто надо было от духоты избовой, набрякшей оттого, что в доме нынче людей собралось гораздо больше, чем обычно жило.

Тёмная безлунная ночь окутала со всех сторон разом, обрушилась прелью травяной, влажной, голосами птиц, что охотились в лесу, и тихим звоном комаров над лужицей. Шелестом листвы колдовских древних осин, которые во мраке больше дубы напоминали. И невольно узнать хотелось: помнят ли они всё, что случалось здесь раньше, помнят ли все имена жриц, что жили в этом доме и служили князю, княгине да Богиням справедливым и ласковым? Что можно было бы узнать у них, если бы научилась Елица вдруг слышать голоса деревьев? Верно, многое — не осознать, не унести после.

— На беду ты мою, княжна, попадаешься мне вечерами, — негромкий, пронизанный искрами незлого озорства голос Чаяна разрушил плотное очарование ночи.

Елица повернулась к нему, пошарила по плечам, чтобы повой запахнуть сильнее — да ведь не взяла его. Вышла так, простоволосой. А Чаян вон и вовсе по пояс голый — грудь его и живот светлые ясно виднелись в разбавленной ещё темноте, что еще не могла побороть длинной летней зари. Знать, встретить здесь княжич никого не думал.

— Скорее на мою беду это случается, — Елица шагнула уж было назад.

Да Чаян ей дорогу преградил, не касаясь, впрочем.

— Останься ещё. Не убегай. Что ж ты, как птаха пугливая — всё упорхнуть норовишь?

Он склонил голову, и глаза его сверкнули, поймав бледные отсветы почти совсем погасшего небоската. Пробежалась по губам улыбка задумчивая.

— Так лучше, может? — Елица потупила взгляд. Снова опускалась на плечи, словно пухом ласковым, притягательность княжича, опасная, если забыть о ней, а после вновь в неё окунуться. — Подумать нам всем крепко надо — там увидим, что выйдет. А пока…

— Пока я хочу хоть рядом быть. Чтобы никого больше вокруг, — Чаян и не смотрел на неё, да будто в душу самую шагнул. — Никого, понимаешь?

Она покивала неохотно, обхватила себя руками за плечи, отводя взор от княжича. Тот кулаки сжал, будто удерживал себя от движения, что из самого нутра рвалось. Дай волю ему, так и согревать бросится мигом — не отобьёшься после. А от кожи его — вблизи ясно чувствовалось — исходило такое тепло щедрое, словно печкой он был, а не человеком. Вот внутри него всё и горит постоянно, гонит всё куда-то торопит, не даёт жить спокойно. И жар этот даже наружу выплёскивается.

— Страшно мне за тебя, Елица, — немного помолчав, вздохнул княжич. — Всё ж место то необычное. И ты необычная.

— Думаешь, не сойдёмся? — она усмехнулась, оглядывая его исподволь.

Чаян улыбнулся тоже, да вышло у него как-то невесело. И почудилось вдруг, что чем больше вёрст они проходили, чем больше дорог и весей видели, тем больший груз оседал у каждого на душе. Только у каждого — свой.

— Кто знает, — княжич пожал плечами, и словно тьма по ним перетекла, вычерчивая каждую впадинку, каждую выпуклость мышц. — Я в делах этих несведущ. Это братец мой, верно, подсказал бы что, понял бы. А я… Глухой к тому совсем. Потому он завтра за вами с Диминой пойдёт. Скрытно.

— Так нельзя же. Мужам-то, — возразила было Елица.

А у самой аж от сердца отлегло. Уж с приглядом ей точно спокойнее будет.

— Ледену многое можно, что обычным мужам не дозволено… Да и вообще людям, — Чаян махнул рукой перед лицом, отгоняя мошек. — Я и сам бы хотел пойти. Да уж лучше Волота отвлеку — на то я больше сгожусь.

Елица поёжилась, слегка вздрагивая от прохлады, которая, тая под напором светила днём, ночью вытекала из лесу, словно туман, и становилась всё ж ощутимой. Чаян качнулся было к ней вдруг, словно мысль его какая толкнула, но передумал. Лишь слышно стало, как втянул воздух носом шумно, но пытаясь скрыть.